Писать об этом романе - дело сложное и несколько неблагодарное, ведь «Таис Афинская» - это произведение просто на стыке нескольких жанров, с массой мыслей, растолковывать которые непросто. Конечно, вряд ли Ефремов видел всё это своими глазами (как меня пытались убедить), это прежде всего - аллегория, образ, с помощью которых Ефремов выражал своё отношение к миру.
Вообще, писать роман о гетере, сжегшей Персеполис - идея интересная. Об этой даме мы знаем весьма немного, и только как спутницу Александра Филлипыча и Птолемея, царя Египетского, мне - только по Плутарху. Неважно, кто она была в реальности - Ефремов уже создал из её образа нечто потрясающее, настоящий идеал женщины. Ефремов женщин уважал и любил, знал толк красоте, изяществу, уму отдельных представителей женского пола - и Таис является неким собирательным образом, в этом нет сомнений. Всегда открытая новому, чей разум всегда пластичен и готов принять и понять любое мировоззрение, войти в любую культуру - гетера очень напоминает мне Фай Родис из «Часа быка». Но если Фай Родис окружают её соплеменники, жители благостного Полдня, Кольца, то в какое время приходится жить Таис, среди обыкновенных людей?
Ефремов поместил свою женщину-идеал в эпоху зарождения эллинизма. Почему он выбрал Таис, а не, скажем, Элеонору Аквитанскую, или княгиню Ольгу? И дело здесь даже не в том, что Ефремов восхищался эллинской культурой, вернее, отчасти не в том. Эпоха эллинизма - время, когда создавалась уникальная цивилизация, синтезировавшая целый ряд культур Ближнего Востока, и создалась она благодаря одному человеку - Александру Македонскому, который, удачно выбрав момент, сокрушил полураспавшееся Ахеменидское государство. Мы, конечно, уже не увидим под наслоениями мифов реального человека, не поймём его мотивов. В романе Ефремова Александр - великий мечтатель, мечтающий достигнуть Последнего моря, подобно Саин-хану, и познать пределы мира. Этот человек Александр в своём изначальном порыве - человек, мечтавший изменить мир, сделать всех равными между собой, создать гармоничное и разумное общество. Это, по мнению Ефремова - первый человек, который задумался об этом, и он был порождением культуры и философии Греции.
Тем не менее, Ефремов показывает, что иные культуры ничуть не хуже греческой. Таинственные египетские обряды кажутся Таис сначала мерзкими и непонятными, однако позже у неё открываются глаза на всё её своеобразие и глубину. Индийской культуре и вовсе отведено огромное место в романе - хоть и поверхностно, Ефремов посвятил много времени сравнению её с греческой философией. Да, Ефремов не баловал нас описанием знаменитых битв Александра - зато культурам он уделял центральное место.
Постепенно прихожу к выводу, что этот роман не историческим в строгом смысле этого слова. Всё окружение Таис служит скорее декорацией, фоном. На самом-то деле Ефремов продолжает продвигать те же самые идеи, что и в «Великом кольце» - о гуманизме, о равенстве, о том, какими должны быть люди. Таис - это человек будущего, она родилась не в то время, и выделяется среди современников. Таис - это наблюдатель, она стоит над всеми окружающими, она прежде всего - философ, причём более многогранный, чем Аристотель. Она поэт - недаром самое большее понимание она получает у скульптора Лисиппа. И она женщина - красивая, умелая, переполненная сексуальной энергией - гетера в высшем смысле этого слова.
В этом романе Ефремов всё-таки нашёл некоторый баланс между философским трактатом и литературой - «Час быка» был тяжеловесен, «Таис Афинская» читается влёт. Конечно, с точки зрения философии «Час Быка» мощнее, но «Таис...» - именно литературное произведение, написанное прекрасным языком. Произведение ярко, красиво, и доносит до нас именно эстетические чувства Ефремова - а он красоту чувствовал превосходно. Именно благодаря этому роман станет классикой навеки.
Оценка: 9
Конечно, это миф. Не было в нашей истории ничего этого. Ни Неарха с ушедшим в плавание в «один конец» флотом, ни творений Лисиппа (полторы тысячи - видели хоть одно?), ни таинственных снадобий жриц Астарты, ни философских диспутов орфиков с индуистами. Всех этих легенд об Искандере Двурогом, о которых могла бы знойной восточной ночью напеть своему падишаху ясноглазая Шахерезада. И земля была плоской, вопреки вымышленным Пелопонесским геометрам. Просто случился странный пассионарный толчок, заставивший двинуть юного македонянина преданные фаланги на восток, к далекому океану...
Все остальное автор придумал, чтобы было удобнее донести до незадачливого читателя центральную идею романа. По сути, он с самых первых своих произведений пытался говорить о превосходстве разума над косностью, о свободе этого разума как основе футуристической морали. Он позамствовал - и достроил - яркий и точный мир. Выбрал идеальную героиню - почти штамп - кто тогда был свободнее гетер? А дальше сконстуировал замечательный, медленный - чтобы все успели разглядеть идею - квест. Не щадя своих персонажей. Как муза Персепольского огня движется от свободы продавать себя, через этот символически-очистительный огонь, - к свободе творить гуманистическое завтра.
И вовсе не «эстонская» динамика (термин не мой - !) и предельная насыщенность текста откровениями философских школ вызывали идиосинкразию у тогдашних, и вызывают еще большую у нынешних конформистов. А эта простая мысль о неравноценности двух свобод, которую автор вместе со своей героиней напролом несут через весь роман. Потому что ее трудно проглотить и не получить несварение.
Совет простой - не бойтесь, попробуйте прожевать эту массу подробностей и теорий, не обращая внимания на назидательный тон автора - и, может быть, станете чуть мудрее. Пусть мечты героев, да и автора так и остались мечтами.
P.S.«Мы, гетеросексуалы за 50 - нас осталось немного. Но мы еще держимся», - говаривал старина Клинт Иствуд в очередном боевичке. Респект, хотя я чуть помоложе, да и не в возрасте дело... Привет поколению «Пепси«!
Оценка: 9
Ивана Антоновича всегда привлекала форма романа-путешествия. Так он построил обе повести дилогии «На краю Ойкумены»: путешествия Баурджеда вдоль берегов Африки и Пандиона из Греции через Крит, Египет и Африку – закольцованы, герои возвращаются туда, откуда отправились в путь.
Особенность путешествия как жанра в том, что его можно построить на авантюрном начале и легко насытить разнообразными сведениями, легендами, преданиями, придать ему не только художественную, но и познавательную ценность.
Свою новую героиню, гетеру Таис, Ефремов тоже отправляет в путешествие: из Афин в Спарту, затем через Крит в Египет, далее, вместе с армией Александра Македонского, на восток, в Вавилон, и далее – в Экбатану. Таис, проходя своим прежним путём, уже в другом статусе – царицы, возвращается в Египет, но, отказываясь от царствования, простой путешественницей возвращается в дорогую Грецию.
Ефремов насыщает роман сведениями, почёрпнутыми из огромного количества наук, органично сплавляя их в целостные картины древней жизни, однако постоянно помнит: «…взгляд в прошлое должен находить отзвук в настоящем, иначе историческую вещь будет скучно читать, как-то и случилось с романами Мордовцева, Лажечникова, Загоскина. Иными сло¬вами, исследуя историю, надо искать в ней то, что интересует нас сегодня, и находя его, ликовать перед силой человеческого разума и чувств. Тупое перечисление событий, костюмов и обычаев, хотя и имеет известный интерес, мало для жадной души пытливого человека» .
Путешествие – канва романа, по которой вышит духовный путь героини, путь возрастающего знания и внутренней силы: от поклонения Афродите Урании (Небесной) и служения Эросу до обретения в Городе Неба – Уранополисе нового смысла жизни – служения Детям Неба.
Иван Антонович понимал, что при существующем в стране отношении к Эросу ему нужно прочно обосновать выбор героини. Он сделал это дважды: в предисловии «От автора» – прямым текстом и в главе «Власть зверобогов» устами делосского философа: «Каждая умная женщина – поэт в душе. Ты не философ, не историк, не художник – все они ослеплены, каждый своею задачей. И не воительница, ибо всё, что есть в тебе от амазонки – лишь искусство ездить верхом и смелость. Ты по природе не убийца. Поэтому ты свободнее любого человека в армии Александра, и я выбираю тебя своими глазами».
Выбор героини, её пленительный образ произвёл подлинную революцию в сознании тысяч советских читателей, изменил их взгляды на роль женщины. Наиболее резко, акцентированно тема эта отразилось в стихотворении Юлии Владимировны Друниной.
«Единственными женщинами, о которых древние греки говорили с уважением была избранная часть афинских гетер...» (Энгельс)
Пока законные кудахчут куры
По гинекеям – женским половинам,
спешат Праксители, Сократы, Эпикуры
К свободным женщинам – Аспазиям и Фринам.
Что их влечёт? Не только красота
Прелестниц этих полуобнажённых:
Гетера образованна, проста –
Куда до милых умниц скучным жёнам!
(Пусть добродетельней они в стократ!)
И вы, историки, от фактов не уйдёте:
Умом делился не с женой Сократ –
Он изливался грешной Теодоте.
(Она грешна, поскольку не хотела
Законной сделкою своё оформить тело
И в гиникеях прокудахтать жизнь.
Ценой «падения» она взлетела...)
Вершила судьбы Греции Таис,
Ваял Пракситель Афродиту с Фрины,
Леяне памятник поставили Афины.
Леонтиона, критик Эпикура,
Опять-таки гетерою была...
И я скажу (пускай кудахчут куры
И бьют ханжи во все колокола):
Не зря в компании богов
Дошли те женщины сквозь тьму веков.
Описания путешествий Таис даны автором с замечательной географической и историко-культурной точностью. Однако сейчас мы сосредоточимся не на конкретике описаний, а на зримо очерченных этапах духовного роста женщины, каждый раз сопряжённых с пульсирующим расширением сферы познания и качественно новой ступенью осмысления мира.
Дмитревскому Ефремов писал: «…этот поворот повлёк за собой исследование некоторых малоизвестных религиозных течений, остатков матриархата, тайных женских культов, пред¬ставления о художнике и поэте в эллинской культуре, столкновения Эллады с огромным миром Азии – словом, та сторона духовного развития, которое удивительнейшим образом опускается историками, затмеваясь описанием битв, завоеваний, материальных приобретений и количества убитых…» .
До походов Александра греки попадали в глубины Азии либо как торговцы, либо как пленники, рабы. Или наёмники – показателем тут знаменитый «Поход десяти тысяч», воспетый Фукидидом. Александр военной силой распахнул ворота в незнакомые, извечно грозящие опасностью страны, и начался стремительный обмен культур, ставший главным стержнем целого этапа развития человечества. Тогда впервые в европейском мире, несмотря на различие народов, племён, обычаев и религий, родилось представление о гомонойе – равенстве всех людей в разуме и духовной жизни.
Интересовала писателя и сама фигура великого завоевателя, процессы перерождения личности, сдвигающей гигантские пласты реальности. Жизненной миссией Александра было уничтожение жёстких перегородок между народами и культурами, введение в сознание масс реальности громадных территорий, уже освоенных человечеством, но поделённых на закрытые анклавы. Аналогичные попытки на иной идейной основе совершались и ранее, начиная с катастрофического техно-гуманитарного кризиса первой половины 1 тыс. до н. э., спровоцированного активным освоением железа в Ассирии. Ассирийцы совершили множество завоеваний, но неразвитое со-знание – со-весть, то есть слабые моральные ограничители привели лишь к жесточайшему геноциду на захваченных территориях. Сходные ситуации происходили и далеко на востоке. Так началось Осевое время, и оно потребовало создания мощнейших нравственных регуляторов нового типа; коллективное переживание мифа сменялось индивидуальной рефлексией. В Элладе рождалась философия, начиная с Пифагора и Гераклита, в Иудее появились пророки, в Персии – посланцы богов, в Индии – Будда. Даже далёкий Китай подпал под общую закономерность: Конфуций и Лао-Цзы – современники Будды и Гераклита.
Создание крупных агломераций было неизбежно, вопрос стоял иначе: на каких условиях и с какими последствиями это случится. Второй реализованный имперский проект – Персидская империя – можно считать плодотворным, немало давшим населяющим её народам и истории в целом. Но к моменту похода Александра он фактически исчерпал позитивные стороны реализации и нуждался в радикальном обновлении. Кроме этого, развившаяся семимильными шагами молодая эллинская мысль, эллинские подходы к искусству и общественной жизни таили огромный потенциал синтеза. Синтез этот мог совершиться в конкретно-исторических условиях только после насильственного объединения столь различных территорий. Для этой цели романтик, убеждённый в богоизбранности, и одновременно уникально выдающийся полководец подходил больше всего.
В этом смысле Александр Македонский – подлинный великий герой, взваливший на себя невероятное и ставший идеальным проводником законов эволюции. Но… «нельзя безнаказанно пройти через инферно». Погружение в грубую материальность раздваивает любые устремления и ожесточает неизбежным сопротивлением. И человек не может не реагировать. Тем более, столь молодой. С другой стороны, только молодой человек мог очертя голову ринуться в столь поразительное предприятие, презрев осторожные расклады умудрённых советников.
Не случайна и ранняя смерть Александра – тяжело не облучиться радиацией скрытых под перевёрнутыми глыбами истории источников. Тяжело не надорваться душевно, не попасть в штопор неизбежных мелких следствий крупных дел.
Профессор Ю.В. Линник, анализируя идеи романа, проницательно пишет: «Эпоха эллинизма полна удивительных предварений. Разве нельзя Александра Македонского назвать евразийцем? Это понятие мы связываем с русской мыслью. Но обратим внимание на глубинную аналогию между Элладой и Россией: обе страны в равной степени могут называться Евразией – малоазийская колонизация в чём-то созвучна нашей зауральской экспансии. В обоих случаях европейское сознание осуществляло контакт с другим менталитетом. […]
…Нам важен максимализм Александра Македонского как таковой: его способность к всевмещению – всеохватность его планов – его всечеловеческие горизонты. Он хотел превратить мир в гармонический континуум, нигде не прерывающийся локусами тьмы и зла. Пусть это утопия. И пусть маленький Уранополис, попытавшийся её осуществить, был обречён на гибель. Но человечество благодаря Александру Македонскому получило идеал невероятной красоты и притягательности. И.А. Ефремов сближал его с коммунистическим идеалом. Неправда, что на нём поставлен крест – он может обрести новую жизнь. От очередного провала ему удастся уйти лишь в том случае, если общество будет ориентироваться на таких его носителей, как Иван Антонович Ефремов».
…Вернёмся внутрь романа. Из Афин вместе с подругой Таис приплыла сначала в Спарту, затем на Крит и – в Египет. Живя в незнакомой стране, она пыталась постичь душу народа, понять его древнее искусство.
Для знаменитой гетеры, которой «кружили голову Эрос, танец, песня, поклонение мужчин, зависть женщин, неистовство скачки», встреча с делосским философом – поворот ключа, начало преображения, постижения «внутреннего смысла вещей и освобождение от страха». Храм Нейт в Мемфисе, где Таис проходит посвящение в орфические знания, становится точкой, после прохождения которой возврат к образу легкомысленной гетеры невозможен. Через встречи, беседы, тайные слова нести мужчинам знание, стремление к прекрасному – в этом делосский философ, вторя мыслям автора, видит подлинную роль женщины.
Путешествие Таис с армией Александра Македонского двигает вперёд фабулу. Гетера из Египта едет в Месопотамию, в Вавилон, Персеполь, а затем в качестве жены Птолемея переселяется жить в Экбатану.
Вторым этапом роста стало общение с великим скульптором Эллады Лисиппом, орфиком высокой ступени посвящения, ставшим для Таис вторым учителем после делосского философа. В его мастерской в Экбатане собирались скульпторы, художники, поэты, философы, путешественники. По его просьбе Таис позировала кеосцу Клеофраду для создания статуи Афродиты Анадиомены. Благодаря Лисиппу она встретилась с загадочным путешественником из безмерно далёкого Китая, с философами Индии, поведавшими гетере о древнем понимании красоты в их стране, побывала в низовьях Евфрата, в храме Эриду, где два верховных жреца посвятили орфиков в тайные знания Древней Индии, в понятие Кармы. Жрецы и орфики свободно, без предубеждений, сравнивали верования разных народов, видя в них общий корень.
В Эриду, когда задул горячий ветер из Сирийской пустыни, Таис пережила ощущение бесцельности жизни, невозможности ответить на вопрос «зачем?». Возникла потребность определить соразмерность своих сил перед выполнением новых задач жизни. По очереди с Эрис они выполнили опаснейший обряд поцелуя змея, за что Таис получила в дар ожерелье из когтей чёрных грифов – знак «хранительницы заповедных троп, ведущих на восток за горы».
Философские главы вновь сменяются динамичными страницами – описаниями возвращения Александра из Индийского похода, встреч его с Таис и смерти великого полководца. Таис, соблюдая обещание, данное Птолемею, становится царицей Египта.
И вновь – в третий раз – она обретает Учителя. Им становится египтянин, жрец храма Нейт в Мемфисе, того самого, где она проходила посвящение. Дружба египетской царицы и жреца несёт людям знание: пользуясь своим положением, Таис собирает древнейшие сведения о походах египетских войск в далёкие земли, географические сведения, описания редких зверей, камней и растений, которые стали позже основой для изучения географии чёрной страны.
Жрец помогает Таис понять трагедию жизни Александра: почему человек, мечтавший о гомонойе, превратился в тирана, почему «вместо познания земли, умиротворения, общности в тех обычаях, верованиях и целях, в каких похожи все люди мира, возникли бесчисленные круги будущей борьбы, интриг и несчастий». Три могучих рычага: Сила, Золото и Воля – имеют оборотную сторону своего могущества, и только любовь к людям может стать заветным щитом. Любовь и мера. «Всегда держись середины, оглядываясь на края», – так советовал Таис жрец.
Той же мудростью поделился с Таис в Экбатане гость из
Поднебесной, встретивший на своём пути последователей Будды: «И снова непобедимое очарование афинянки сломило сдержанность путешественника. Он доверительно сообщил ей, что вместо рая и Драконов Мудрости он встретил приветливых, добрых людей, живших в каменных постройках на уступах высочайших гор, в истоках самой большой реки Небесной страны – Голубой. Эти люди считали себя последователями
великого индийского мудреца, учившего всегда идти срединным путем между двумя крайностями...»
Оставив роль египетской царицы, которую она играла около десяти лет, Таис приплыла в Александрию, простилась с Птолемеем и сыном и отправилась в милую Грецию: сначала на Кипр, а затем в небесный город Уранополис, Высший Советник которого мечтал «распространить идею братства людей под сенью Урании, всеобщей любви, на всю Ойкумену». В городе, опорой которого становится любовь, только и может быть место для новой, прошедшей все испытания Таис и её верной подруги Эрис. Город Неба – «хрупкий жертвенник небесной мечте человека» – показался Таис обречённым в мире невежества и мрака, но она без сомнения ступила на путь служения новой нравственности – так же, как звездолёт «Тёмное пламя» был одиноким на чуждом и далёком Тормансе, где Фай несла жителям планеты любовь и сострадание.
Таис и Фай объединены не только одинаковыми именами, отсылающими к Таисии Иосифовне – Фаюте. Таис плывёт в Уранополис, приближаясь к сорокалетнему рубежу. В «Часе Быка» Фай Родис – ровно сорок лет. Так и хочется назвать их инакарнациями одного и того же светлого сильного духа. И можно с грустью предположить судьбу Таис, опираясь на уже описанную судьбу Фай…
Впрочем, есть и более экзотические версии их несомненной связи. Якобы Фай Родис, проходя на Земле необходимое для каждого историка испытание ступенями инферно, была погружена в виртуальное пространство с полным эффектом присутствия, где события разворачивались по мотивам реального исторического факта, о котором известно немного. И жизнь Таис, описанная в романе, прожита личностью Фай в научно-исследовательском институте будущего в качестве её подготовки к работе историка. Помните? – «Очень трудна работа историка, особенно когда учёные стали заниматься главным – историей духовных ценностей, процессом перестройки сознания и структурой ноосферы – суммы созданных человеком знаний, искусства и мечты».
Роман имеет существенную особенность: при поразительной композиционной целостности и выверенности соподчинённых частей мы не находим в нём прямого лекционного материала, в изобилии представленного в «Лезвии бритвы» и произведениях о будущем. К моменту написания «Таис…» Ефремов выразил основной корпус своих идей и теперь использовал поле исторического романа для иллюстрации их прорастания сквозь мозаику этнических стереотипов древности. Фактически он следовал собственной максиме: строение не может подниматься без конца, мудрость руководителя заключается в том, чтобы вовремя остановиться, подождать или сменить путь.
«Таис Афинская» – заключительный роман Ефремова, которым он показывает в исторической перспективе постановку вопросов, впервые заданных человечеством, первые попытки ответов… Ответами настоящими полны его более ранние произведения. Но понять генезис поиска, начиная с первых его ступеней – жизненно необходимо. Рассмотренное таким целокупным образом литературное творчество писателя является преломлением ещё одной эзотерическом максимы: ответ предшествует вопросу.
Целостность отношения автора к миру многократно подтверждается сквозными сюжетами, выраженными на совершенно разном материале его жизни и творчества и напоминающими те самые оси кристаллов, прямые лучи, пронизывающие анизотропию мира Ефремова.
Каждая эпоха рождает свих героев, разрушающих привычные рамки Ойкумены – вовне и одновременно – внутри. Взрывными волнами они преодолевают совершенно незнакомое пространство и принимают его в себя, меняются, расширяют сознание. Линейно-психологически: через Баурджеда и Пандиона с Тирессуэном, через Александра Македонского и Таис (объединённых в диалектическую пару как взаимообусловленное внешнее и внутреннее расширение), через Гирина и Даярама – к Тибетскому опыту и миссиям «Теллура» и «Тёмного пламени».
Смешно на абсолютной шкале сравнивать поход туарега на балет и проникновение будущих исследователей в Тамас. Но важна другая абсолютность – напряжение поиска, глубинные переживания в момент расширения сознания. В этом единство, это безусловная ось, пронизывающая сокровенную суть ефремовского мироощущения. Он сам был таков, мечтал о будущем, где счастье расширения сознания будет главным двигателем общественной жизни. И искал аналогии в прошлом. Кстати, об этом Ефремов открытым текстом пишет в «Сердце Змеи»: членов экипажа «Теллура» ждёт по возвращении мир совершенно другой, но если этот мир аксиологически настроен на радость познания – то и психологически окажется дружелюбен. И это связывает не только пространства (Великое Кольцо), но и времена – в своё Великое Кольцо.
Речь о кольце времени не случайна. Ефремов начал с древности и ею же закончил, словно соединив этим большой и безымянный палец в характерном жесте индийских и русских подвижников.
Кому много дано – с того многое спросится. Таис получила в дар от природы совершенное сильное тело, чувство ритма, музыкальность и талант танцовщицы. Щедрый дар, однако, влечёт за собой обязанность служения: направлять его можно лишь на душевное и духовное обогащение других, в противном случае он иссякнет. Так дар превращается в судьбу. «Четвёртая харита» неизбежно должна вдохновлять художников, поэтов и музыкантов, служить моделью скульпторам.
Тема поиска красоты, воплощения её в искусстве пронизывает всё творчество Ефремова. Впервые она вспыхивает в рассказе «Эллинский секрет», ярким арпеджио взвивается в повести «На краю Ойкумены» и сияющим аккордом звучит в «Каллиройе». Углублённо разрабатывается в «Тамралимте и Тиллоттаме», завораживает нас танцем красной эпсилонянки и Чары Нанди в «Туманности…», красной нитью проходит через «Лезвие бритвы» – от деревянной статуи Анны в первой части до создания индийской «Анупамсундарты». Своего апофеоза тема достигает в последнем романе Ефремова: нам трудно представить себе количество художников и скульпторов в Элладе, их значение в общественной жизни.
Беседа о женской красоте в мастерской Лисиппа выявляет взгляды греческих скульпторов и индийских гостей, которые видят в Таис и Эрис сочетание совершенства души, тела и танца. Общность представлений о красоте у народов разных стран ведёт к пониманию общности культур и глубокому восприятию Крита – легендарной прародины индийцев и многих народов Азии и Финикии.
Словами Таис Ефремов говорит нам о краеугольной категории эстетики, сплавляемой с этикой – понятии Прекрасного: «Без него нет душевного подъёма. Людей надо поднимать над обычным уровнем повседневной жизни. Художник, создавая красоту, даёт утешение в надгробии, поэтизирует прошлое в памятнике, возвышает душу и сердце в изображениях богов, жён и героев. Нельзя искажать прекрасное. Оно перестанет давать силы и утешение, духовную крепость. Красота преходяща, слишком коротко соприкосновение с ней, поэтому, переживая утрату, мы глубже понимаем и ценим встреченное, усерднее ищем в жизни прекрасное».
Предупреждение об искажении прекрасного звучит особенно актуально в нашей стране сейчас, в начале XXI века, в эпоху постмодернизма, которая стремится разъять целостность любого образа. Ещё одно предупреждение этого же рода – о низведении таинства любви до фиглярства, базарного зрелища. Любовь мужчины и женщины – великий дар богини-матери, возносящий человека до служения высшему. Нарушение завета молчания, привычка смотреть на женщину как на добычу ведёт утрате способности ощущать любовь как величайшую драгоценность, к низведению чувства, равняющего человека с богами, на уровень похоти.
Ефремов прослеживает жизнь Таис от сияющей юности до уверенной мудрости. Во время написания романа он постоянно обращается к мысли об автобиографии, внутренним взором отмечая границы своей жизни – юности, зрелости и мудрости. Отточены и универсальны формулировки.
Делосский философ считает страсти и желания, обуревающие человека в юности, преходящими знаками его силы.
Лисипп говорит Таис о её зрелости: «С каждым годом ты будешь отходить всё дальше от забав юности. Шире станет круг твоих интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно сначала к себе, а потом уже к другим, иначе ты превратишься в заносчивую аристократку, убогую сердцем и умом…». Происходит перекличка с диалогом Фай Родис и Таэля, когда Фай говорит о высших ступенях восприятия и самодисциплины, когда думаешь прежде о другом, потом о себе.
От Лисиппа же Таис слышит о мудрости: «Мудрых людей мало. Мудрость копится исподволь у тех, кто не поддаётся восхвалению и отбрасывает ложь. Проходят годы, и вдруг ты открываешь в себе отсутствие прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты – мудр. <…> Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо молчание есть истинный язык мудрости».
Мудрый видит обе стороны бытия – «красоту мечты и неумолимую ответственность за содеянное». Чем выше дар, чем ярче мечта, тем строже взыщет судьба.
Об этом законе помнил сам Иван Антонович, каждый час своей жизни посвящая работе. Он успел дописать свой последний роман и подготовить его к публикации. Как ваятель Клеофрад, он ушёл из жизни, завершив свой труд.
Замечательно высказывание Таис, удивившее делосского философа: боги из зверей становятся людьми. Таис понимает, что это процесс очеловечивания самого человека. Чем большую власть в психике имеют животные накопления, чем меньше осознана собственно человеческая уникальность и значение этой уникальности – тем большее значение имеет природный мир. Но афинянка не делает (и пока не может сделать) следующего вывода, направленного уже в будущее: о том, что с развитием абстрактного мышления позже в разных частях света родится идея богочеловека с ясным пониманием второй части этого утверждения: царство божие внутри нас… Но даже тогда останется традиция символически изображать божественных персонажей в виде тех или иных зверей.
Тема меры активного противодействия злу занимала Ефремова из романа в роман. Продемонстрированный в «Часе Быка» рафинированно-эзотерический подход представляет собой фактическое решение тех проблем, что стоят перед Лисиппом и орфиками в целом. Осознание диалектики мира выводит из потока бездумного действия, рождает понимание оборотной стороны медали. Если каждое действие вызывает противодействие и рано или поздно цепочка следствий ведёт к результату, противоположному первичному импульсу, рисуя круг, то проще всего не действовать вовсе. Прекратить поток причин и следствий, выйти за пределы кармы. Так поступили индийцы – и в «Лезвии бритвы» Гирин критикует их за это, выступая перед посвящёнными йогами. Да, они не умножили зло, но их диалектика пассивна, апофатична. И она бессильна справиться со страданием в остальном мире. Сам собой распускается в сознании Ивана Антоновича кристалл диалектической триады: бездумное действие, одностороннее, без понимания системности мира (тезис), отрицается умным бездействием восточной мудрости (антитезис). Каждое движение рождает круги на воде, замутняет зеркало сознания, погружает в сансару. Таковы максимы в индуизме, буддизме, даосизме. Очевидно, размышлял Ефремов, существует путь синтеза, когда понимание взаимосвязанности и многоплановости мира рождает сплав качеств действия и ума. Но путь этот требует исключительных личных качеств всеохватности и жертвенности ради общего блага. Таких, какими обладала Фай Родис и выше. Лисипп понимает преграды, но не находит в окружающей его действительности практического решения. В его время вопрос только ставится и будет ещё веками решаться качанием маятника от тезиса к антитезису, накапливая опыт безысходности.
Древние культы, представляющие для мыслителя ещё один пласт интересующих его вопросов – в эпоху Александра и Таис лишь угасающие остатки мощных очагов матриархата. Чаша и Клинок – так метафорически назвала идущее сквозь века гендерное взаимодействие антропологиня Риан Айслер, исследовавшая культуры Малой и Передней Азии в эпоху неолита. Во времена Ефремова становился известен огромный археологический материал, раскрывающий интереснейшие детали существования матрицентрической доарийской культуры Чатал-Хююк. Этот город – древнейший на планете, наряду с Иерихоном, возник на заре неолита. О нём автор пишет в предисловии к роману.
Три основные божественные ипостаси – владычица природы, богиня плодородия и символ единства бытия – женщины.
На протяжении многих веков – полное отсутствие насильственных смертей. Экономическое равенство и отсутствие жёсткой иерархии. Чрезвычайно высокий уровень жизнь, превышающий многие показатели древнего мира. Полное отсутствие сцен насилия в сюжетах многочисленных произведений искусства. Полное отсутствие такого специфического явления, как воровство.
Зато: система снабжения города с населением до десяти тысяч жителей. Частые праздники, лишённые мрачной религиозной семантики: танцы (сразу вспоминается праздник Пламенных Чаш), торжественные и игровые церемонии, посвящённые плодородию и женщине как его носителю. Знаменитые акробатические игры с быком…
Игры с быком, позже широко распространённые на Крите и в других местах вплоть до Индии, дали основания Ефремову говорить о гипотетической Крито-индийской цивилизации. Укрощение мужской природы считалось важным сакральным действием, символизирующим победу над внутренней и внешней агрессией. Позже бык станет надменным царём Азии на тысячи лет, а спустя ещё тысячи лет сначала Ефремов, а после и русский народ назовут быками физически сильных, нечутких и агрессивных людей, не думающих об окружающих.
Общество Чаши просуществовало в Малой Азии несколько тысяч лет. Тысячелетний Чатал-Хююк был лишь одним из наиболее крупных центров (а сейчас – один из наиболее исследованных) цивилизации социального партнёрства или, проще говоря, первобытного коммунизма, предполагаемого ещё Энгельсом.
Эта цивилизация пришла в упадок в середине шестого тысячелетия до н. э. В частности, был покинут жителями Чатал-Хююк. Вероятно, это связано с катастрофой образования Чёрного моря, которое до того времени представляло из себя как минимум вдвое меньшее по площади пресноводное озеро с большим количеством земледельческих поселений вокруг.
Длительный процесс таяния льдов в северо-западной Атлантике повысил уровень Средиземного моря на 120 метров. Косвенно об этом упоминает Ефремов в эпизоде, когда Таис и Неарх ныряют в глубину у строящейся Александрии и обнаруживают на дне остатки подводного города, удивляясь тому, что раньше люди жили там, где сейчас море.
Приблизительно семь с половиной тысяч лет назад вода стала выливаться из Средиземного моря, как из переполненной чаши, и нашла себе новый проход – будущий пролив Босфор. Образовался гигантский водопад, избыток солёной воды в течение года низвергался в плодородные долины, уничтожив все поселения, пресноводную фауну и неузнаваемо изменив рельеф местности. Вода ежедневно отодвигала берег на километр, разделила русла Дуная и Днепра и остановилась только у подножья горной страны на севере, которая стала Крымом. Уровень воды поднялся на 140 метров.
Это была страшная экологическая и гуманитарная катастрофа, явившаяся прообразом мифа о потопе. Резко изменился климат, разрушились торговые и культурные связи. Передвижения агрессивных патриархальных племён скотоводов в последующие века вытеснили прежних хозяев. Учёные предполагают, что вытесняемые жители могли постепенно переселяться на острова Эгейского моря, на родственный Крит, расцвет которого в 3–2 тысячелетии до н. э. стал пиком уходящего матрицентризма.
По странному совпадению столь любимая Иваном Антоновичем эпоха Крита, полная преклонения перед женским началом, астрологически является Эрой Тельца, а сам он по знаку Зодиака – не кто иной как Телец. Управляет же знаком Тельца планета любви Венера, ваяющая своей радостной властью принадлежащую ему стихию – землю...
Любовью вознести тёмную плотную материю в сияющий космос – именно такова была высочайшая миссия Ивана Ефремова.
«От влажной, тёплой, недавно перепаханной земли шёл сильный свежий запах. Казалось, сама Гея, вечно юная, полная плодоносных соков жизни, раскинулась в могучей истоме.
Птолемей ощутил в себе силу титана. Каждый мускул его мощного тела приобрёл твёрдость бронзы. Схватив Таис на руки, он поднял её к сверкающим звёздам, бросая её красотой вызов равнодушной вечности».
Любовь и вечность дуальны, как время и смерть. Только человек, проходя невероятно долгим путём духовного развития, обязан научиться находить тончайшее кружево линии синтеза.
… Почти в каждом крупном произведении Ефремова возникает тема эвтаназии. Ефремов был большой жизнелюб, но яркие чувства его были осияны мудрым осознанием. Поэтому он остро ощущал оборотную сторону жизни – смерть. Жизнь современного человека – это постоянное бегство от темы смерти. Вся западная культура построена на услаждении низших потребностей человека и возведении их в культ, погружение инфантильного человека в бесконечную комнату игрушек, провокацию искусственно разжигаемых потребностей туловища. Стремление любой ценой задрапировать реальность смерти есть факт глубочайшей незрелости поступающего так человека или – шире – общества. Отказ от признания реальности физической смерти непреложно приводит к смерти духовной. Осознавать жизнь не саму по себе, но рефлексировать её как переход из одного качества в другое – насущная экзистенциальная необходимость, цель индивидуации, согласно Юнгу. Отказ от осознания вектора смерти уничтожает время, укутывает жизнь разноцветной многослойной упаковкой, превращая её в Матрицу.
Поэтому подлинное жизнелюбие (говоря языком Фромма – биофилия) не отрицает смерть как факт и не испытывает ужас перед ней. Что вовсе не означает борьбы с ней, преодоления её как главного элемента инферно.
Жить полнокровно, полноценно, ярко – значит отрицать не смерть, а вялое угасание, бесцельное дление биологического существования. Такова логика Ефремова, близкая интуиции древних эллинов и в очищенном виде перенесённая им в будущее.
Друг Ефремова Филипп Вениаминович Бассин, выдающийся психолог и нейрофизиолог, исследовавший проблемы бессознательного, психологической защиты и состояния предболезни после выхода книги писал Таисии Иосифовне:
«В чём причина того очарования, которое неизменно охватывает читающего книги И.А. и, в частности, читающего «Таис»? Я назвал бы три причины.
1. Я не знаю ни одного произведения ни в художественной, ни в научной литературе, которое с такой ослепительной яркостью воспроизводило бы жизнь ушедших эпох. Какое сочетание глубины знаний и мощи изобразительного таланта нужны для этого! Ему в этом отношении нет равных.
2. Чувство красоты. Оно, это чувство, которое есть вместе с тем чувство строжайшей меры, даёт о себе знать на каждой странице. Я вспоминаю единственное произведение, которое я мог бы в этом (только в этом!) отношении поставить рядом. Это «Стихотворения в прозе» Тургенева. Вся «Таис» – это тоже цепь таких стихотворений в прозе.
3. Его благородство. Только он мог в чуждом, варварском непонятном мире, в который он нас погружает, увидеть искры человечности, которым не дано было погаснуть. А мог он их видеть потому [что] сам был озарён их позднейшим светом, нёс этот свет в своей душе» .
Оценка: 10
Начну с ложки дегтя: уж не знаю, заметил ли кто, что на протяжении 15 лет действия романа «жрица любви» Таис Афинская... постоянно сидит без мужика, извините. За все это время у нее - две с половиной «любви» (за половину посчитаем ночь, проведенную с Александром). Но это уж особенность психологии автора, весьма разбиравшегося (в жизни) в этой теме: разговор Ефремова с латышско-немецко-русским фантастом Анатолем Иммерманисом я не рискну записывать. Все сводится к знаменитой (цитирую по памяти) фразе из «Часа быка»: «Она была чиста в открытой наготе своего скафандра». Правда, не уверен, что в тексте фраза уцелела - я ее со слуха выучил.
Но это из вредности, потому как не забывается. Так же не забывается и то, что прекрасный писатель Ефремов заслонил в нашем восприятии куда более крупного ученого-палеонтолога, которым он был. Но это можно и в другом месте рассказать.
Между тем роман «Таис Афинская» куда более фантастический, чем кажется. Он повторяет и продолжает линию «На краю Ойкумены», где древний мир времен «сразу после Эхнатона» пронизан связями с ХХ веком, и даже предметы переходят через десятки столетий в ХХ век (южноафриканский камень из кимберлитовой трубки). Здесь - иное: под видом эпохи Александра Великого Ефремов очень ясно описывает уже просто наш мир. Ибо никакая цензура не позволила бы ему описывать Древний Мир натурально и реалистически - в духе фресок Помпеи и Диогена Лаэрция. На десятки тем наложено табу, но... с каким же блеском провел свой спектакль Ефремов среди того, что все-таки было разрешено. Он не шел на прямой «взлом цензуры», как Обручев, - он танцевал вместе с Таис между лезвий и факелов, и рождалось искусство, рождалось в условиях и стране, которой совершенно никакое искусство не было нужно.
Временами автор явно пародирует цензурные законы: нельзя писать о женщине как о живом, источающем феромоны существе - ну так нате: вот вам «обратная Галатея»: позирующую скульптору Таис заставляют застыть как статую. Один из героев без видимых причин решает покончить с собой, все одобряют его, он совершает, что хотел, они как должно его погребают и... возвращаются к прерванной беседе (похоже, тут бессознательно пародировался Куприн, да и «Гора» Лескова). Словом, роман был написан так, чтобы цензура не смогла при... драться. Наверняка что-то все равно изувечили, но это уже за пределами моей информированности.
Если «На Краю Ойкумены» было «странствием на юг», «Туманность Андромеды» - «странствием вверх», то «Таис Афинская» вполне исторически стала «странствием на восток» и доказала большое мастерство Ефремова-монументалиста, - кстати, так же построены четыре основных странствия в книге Флавия Филострата «Жизнь Аполлония Тианского», только и разницы, что у Флавия «на запад», а у Ефремова - «в космос». Удивительная книга, в которой из времен Александра вроде бы и не тянутся ниточки в ХХ век, да только незачем: действие и так идет на сцене ХХ века. Меняются только костюмы. А прогресса в искусстве нет, есть лишь цензурные запреты, меняющиеся из века в век. И эта книга - не доказательство того, что прогресса в искусстве нет (и без того - аксиома), это образец втиснутого в жесточайшие рамки искусства «советской эпохи». Не знаю, как она будет читаться через сто лет. Но сейчас она все еще жива, все еще дышит знойным воздухом пустынь, столь хорошо знакомым палеонтологу Ефремову.
Как и многое другое, «Таис Афинская», пожалуй, обязательна для тех, кто пишет, даже в большей степени, чем для тех, кто только читает.
Оценка: 9
Для меня самыми «главными», самыми поразительными произведениями из всего творческого наследия И.А. Ефремова являются его романы о будущем. Но я, пожалуй, соглашусь с мнением А.Ф. Бритикова, что роман «Таис Афинская» - лучшее, в литературном отношении, произведение Ефремова. Кажется, что весь накопленный писательский опыт Ефремова воплотился в его последнем крупном произведении. Взвешенность, особая гармоничность и «зрелость» текста чувствуются с первых строк. Повествование, подобно эпосу, развертывается неторопливо и мощно.
Обращение писателя к историческому жанру после романов о далеком будущем кажется закономерным. Ефремов, как, наверное, никто другой ясно представлял медленный и мучительный процесс исторического развития как цивилизации в целом, так и отдельного человека внутри этой цивилизации, внутри непрерывной цепи поколений. Истоки коммунистического будущего, представлявшегося Ефремову, начинали формироваться со времен образования древнейших сообществ не столько в социальном плане, сколько в психологическом. Таис - далеко еще не Фай Родис, но она, несомненно, обладает многими из важнейших качеств человека эпохи Великого Кольца и Эры Встретившихся Рук - великодушием, независимостью суждений, цельностью натуры. Вероятно, Таис - собирательный образ многих прежних героинь Ефремова. (Можно даже уловить аналогию между Таис и посвященным философом-орфиком с одной стороны, и Фай Родис и её учителем Кин Рухом, специалистом по истории ЭРМ, с другой.) Е. Брандис и В. Дмитревский назвали образы героев «Великой Дуги» «явно модернизированными». С этим, пожалуй, можно согласиться. Герои «Таис Афинской», на мой взгляд, более соответствуют своей эпохе. Но в любом случае, художественная фантастика Ефремова не вступает, на мой (правда, дилетантский) взгляд, в противоречие с общей исторической и научной достоверностью. Предисловие к роману вполне может быть расценено как информативная научно-популярная статья. (Мне не встречались развернутые комментарии «Таис» специалистов по древнему миру.)
Как раз человеческие качества и привлекают всегда в героях Ефремова. Стоит отметить, что Таис показана не только в роли свободной независимой подруги мужчины, но и в роли матери, чего практически нет в других произведениях Ефремова. В этом мотиве через мысли героев озвучены и некоторые педагогические идеи автора, которые можно назвать «спартанскими».
Позднеантичный период интересен тем, как об этом писал сам автор, что жизнь общества была сосредоточена в большей степени вокруг искусства, нежели вокруг философии и политики. Искусству, говоря шире, культуре, прежде всего, посвящен этот «исторический» роман, а, точнее, его роли в «формировании внутреннего мира человека в гармоническом соответствии с его собственными потребностями и потребностями общества» (слова самого Ефремова из его статьи «Наклонный горизонт»). Слово «исторический» я пишу в кавычках потому, что роман не вполне укладывается в привычные рамки жанра, как и многие книги талантливых авторов. Действительно, обычно хорошие исторические романы (к примеру, «Фараон» Б. Пруса) базируются на политических событиях. Но в «Таис», как мне кажется, реальные и значимые события истории не определяют как таковой сюжет. Это, в первую очередь, литература, а не историческая хроника. И поэтому более важной представляется внутренняя жизнь, развитие героев, многие из которых являются личностями историческими, знаменитыми. Роли искусства в мире посвящена и «Великая Дуга», но в «Таис» Ефремов вышел на новый виток (любимой им) спирали. Множество исторических и этнографических сведений вплетено в ткань повествования, создавая своеобразную «насыщенную знанием и смыслом» атмосферу. Причем, вплетено искусно, гармонично - здесь нет уже явно лекционных вставок как в «Туманности Андромеды» и «Лезвии бритвы». Конечно, все эти рассуждения о красоте у Ефремова носят не отвлеченный, а очень конкретный образный характер - прекрасные и умные женщины, благородные (и не очень) мужчины-воины, мудрецы-философы и их учения, художники и скульпторы, жрицы и их ритуалы… То же касается архитектуры и предметов быта. Описания женщин возвышенно эротичны и, часто, поэтичны, оставаясь, однако, в рамках реалистичности, что придает им особую выразительность. А описания картин природы навевают воспоминания о той же «Великой Дуге». Сила ефремовской прозы как раз в том, что он мог соединять яркую образность персонажей и событий с выводами (доступными, наверное, всем) общефилософского плана. В этом, кстати говоря, видна и вообще сила научного метода. В «Таис», правда, эти «выводы» звучат приглушенно, не преподносятся в виде готовых формулировок. Читатель, если сможет и захочет, придет к ним самостоятельно. В этом романе Ефремов немного иначе, на мой взгляд, еще более глубоко трактует тезис о целесообразности красоты, впервые в мировой литературе, так ясно выдвинутый им в «Лезвии Бритвы». Красота есть критерий целесообразности не только в отношении строения биологических организмов, но и в отношении человеческой деятельности, психики, которые, в конечном итоге, определяют целесообразность построения общества в целом, преобразуют мир. А значит красота - ОБЪЕКТИВНЫЙ ориентир, маяк в жизни человека. Здесь, как мне кажется, уместно привести цитату из письма Ефремова В.И. Дмитревскому: «...взгляд в прошлое должен находить отзвук в настоящем, иначе историческую вещь будет скучно читать, как то и случилось с романами Мордовцева, Лажечникова, Загоскина. Иными словами, исследуя историю, надо искать в ней то, что интересует нас сегодня, и находя его, ликовать перед силой человеческого разума и чувств. Тупое перечисление событий, костюмов и обычаев, хотя и имеет известный интерес, мало для жадной души пытливого человека».
Один из ключевых моментов романа - сожжение Персеполиса - всегда вызывал противоречивые оценки. Не вандализм ли это? С точки зрения наблюдателей из отдаленной исторической перспективы (нас) - возможно. Но с точки зрения живых участников исторического процесса - скорее, закономерное явление. (Что-то здесь есть от нашего «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…») Свое мнение по этому поводу Ефремов во многом, видимо, высказал словами Таис в этой кульминационной сцене. Во всяком случае, здесь автор снова, как и всегда, показывает двойственность любого поступка и суждения. По сути, это означает, что не может быть раз навсегда дан (кем-то) единственный и правильный ответ на все вопросы. Человек снова и снова должен делать осознанный выбор.
Многие «недоброжелатели» Ефремова (как правило, из писательской же среды) утверждают, что, мол, писатель он был не только не великий, но даже не крупный. На мой взгляд, такие эпитеты как «великий» и «крупный» действительно не очень подходят Ефремову-писателю, как подошли бы, например, Достоевскому и Шолохову. Возможно, дело здесь в том, что художественное творчество Ефремова неотделимо от его мировоззрения, которое многие, мягко говоря, не разделяют. А отдельные недочеты, недостатки, промахи в чисто литературном аспекте, вероятно, имеются. (А имеются ли те, кто таких недостатков не имеет?) Однако, вынося вердикты, следует помнить об оригинальности тем и вопросов, выбранных Ефремовым для исследования средствами литературы, во многом он - первопроходец. На правах достаточно искушенного читателя могу все же утверждать, что роман «Таис Афинская» - это хорошая литература по любым непредвзятым меркам и стандартам. А обилие в этом романе философских диалогов и размышлений, эмоциональных описаний красоты, во всех ее проявлениях - достаточно изысканная пища для любого «читателя-интеллектуала» или «гурмана».
И еще в этой книге присутствует некоторая печаль, может быть, та самая, что приходит с приумножением, знаний, иначе - мудрости. Становится грустно потому, что очередной раз отчетливо понимаешь, что жизнь человека, даже такая насыщенная, яркая как у Таис и её друзей и подруг имеет неизбежный конец. И это кажется несправедливым человеческому духу и сознанию. В романе не мало и просто суровых сцен. Иногда они озадачивают, как, например, сцена ритуального самоубийства скульптора Клеофрада, достигшего шестидесятилетия. Есть и страницы, полные романтического очарования.
Я думаю, что сейчас, в обществе, названном Э. Фроммом «патриархальным», эту книгу нелегко воспринимать обывательскому «клиповому» сознанию из-за того повышенного внимания, которое уделил автор роли женщины в жизни социума, прежде всего, эллинского.
В заключение хочется снова привести слова Ефремова из статьи «Наклонный горизонт»: «Успехи искусства не могут нарастать столь быстро, так как путь искусства глубоко индивидуален и не развивается непосредственным суммированием открытий. В то же время эта слабость искусства диалектически оборачивается сильной стороной, так как высшие достижения искусства остаются и проходят сквозь всю историю человечества, доставляя радость множеству поколений..».
Потому, видимо, и история жизни Таис не может оставить читателя равнодушным.
Оценка: 10
Не буду утомлять читателей моего отзыва глубоким анализом произведения. Это хорошо сделали и до меня. Кроме того, чтобы достойно проанализировать этот роман, нужно и самому хорошо быть подкованным в истории древнего мира. Мне показалось, что в историческом плане роман проработан превосходно, хотя в кое в чём он отступает от истины ради художественного эффекта. Некоторые детали мира просто обходятся гробовым молчанием. Например, вопрос рабства, без адекватного описания которого трудно понять действительное социальное устройство описываемых государств. Без этого легко поддаться восторгам, считая что эллины были высококультурными и в высшей мере нравственными людьми.
Главная цель книги, как мне показалось, - продемонстрировать родство различных цивилизаций и культур и вообще, заинтересовать читателей древней историей. На мой взгляд, автору удалось достичь обеих целей. Во всяком случае я историей цивилизаций средиземноморья заинтересовался. Это при том, что у меня ужасно плохая память и из школьного курса истории я не запомнил ничего, кроме забавных слов вроде «Спарта», «Македония», «Финикия», «Крит» и твёрдой уверенности в том, что «Карфаген должен быть разрушен». Начитавшись по ходу чтения книги различных статей в википедии я понял, что история может быть весьма интересной, если её преподавать соответствующим образом. Занудные школьные учебники, рассказывающие о неотличимых друг от друга именах, сражениях и датах не говорят ничего о живых людях с их страстями. С определённой долей уверенности можно утверждать то, что Ефремову удалось изобразить в книге живых людей, которым под конец книги начинаешь сопереживать.
Есть ещё несколько идей, продвигаемых книгой. Одна из идей состоит в том, что наиболее живучими оказываются те цивилизации, которые высоко ценят красоту и социальное равенство, в том числе - равенство полов. Причём первое неразрывно связано со вторым. Красота должна быть доступна всем слоям населения вне зависимости от их социального статуса. Красотой нельзя владеть единолично, превращать её в товар - она должна быть достоянием общественности. Иначе ради чего будут люди отстаивать свободу и независимость своего государства? Уж точно не ради того, чтобы красота вновь досталась богатейшим и оказалась скрытой от глаз простых людей. С этим можно соглашаться или нет, но так считает автор и такую мысль он преподносит со страниц своего произведения.
Должен сказать, что книга поначалу читается очень тяжело. Прежде всего из-за обилия родных названий различных предметов обихода. Во-вторых - из-за кажущихся бесцельными странствий героини и её окружения. Из-за этого я прервал чтение этой книги на несколько лет, вернувшись к ней около месяца назад. Кстати, у странствий героини есть цель. Только это цель не её, а автора. Таким чудным маршрутом, как мне показалось, автор хотел рассказать о как можно большем количестве цивилизаций-государств, со всеми их особенностями. Только к середине книги понимаешь, что написана она совсем не ради сюжета.
Ещё одна из особенностей, затрудняющих чтение - довольно объёмные монологи и беседы о философии, искусстве, культуре. Кажется, что в жизни люди не разговаривают так обстоятельно. Но, стоит вспомнить о том, что в древние времена жизнь шла более размеренно и неторопливо, так сразу становится понятным, что и речи их были не столь торопливыми и обрывистыми, как в наши времена, испорченные интернетом и телевидением. Приготовьтесь к тому, что эта книга потребует от вас именно такого неторопливого настроя. Всем, кому ещё не довелось ознакомиться с этим монументально обстоятельным произведением великого гуманиста Ивана Антоновича Ефремова, желаю приятного, неторопливого и вдумчивого чтения.
Оценка: 9
Она предстанет перед нами, выйдя, как богиня, из пены и шума моря, меднотелая, будто Цирцея или одна из легендарных дочерей Миноса с солнечной кровью. «Четвертая Харита» Афин, олицетворяющая юность, изящество и красоту - гетера Таис, в самое сердце поразившая Героев. И каких - Птоломея, Гефестиона и его Александра!
Надо было обладать особым писательским чутьем, чтобы, рассказывая о времени Великого Александра, сделать героем романа не полководца или воина, а женщину - не жрицу или царицу - гетеру. Да еще ту, против которой ополчились историки, начиная с Плутарха, возлагая на нее ответственность за сожжение «жемчужины Востока» - Персеполиса.
Сколько писателей, историков, поэтов, художников за прошедшие века повторяли эту легенду о танце Таис в захваченном дворце Ксеркса, наградой за который стало уничтожение древней столицы Персии вместе с ее чудесами и знаменитой библиотекой. Не ожидали мужи, обвиняя Таис, что заставляют невольно задуматься: может быть, было в этой женщине нечто такое, что стоило этого заженного по ее слову гигантского костра?
Какая женщина достойна того, чтобы Великие герои выполняли любую ее прихоть? Наверное, та, которую одарили боги «вещим сердцем, кому с детства открыты чувства и сущность людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более глубокое, чем у большинства людей». Кому доступны и чувственная сторона жизни, и рассуждения философов, и тайны религий. Женщина, для танца Жизни которой нужна вся Ойкумена - белые стены Афин, лазурные воды Эгейского моря, жаркие пески Египта, страстные ночи Вавилона, царские покои Мемфиса - настоящее воплощение древней Богини, соединяющая силу чувственной красоты с духовным взлетом.
И жаль, что мечта Таис построить новый, справедливый мир в городе Уранополисе, где будет царить разум, знания и искусство, где не будет нужды в войне и можно спокойно растить детей, где не надо ежедневно подлаживаться под «мужские» правила жизни и поведения, так и не осуществится. Кто же из женщин не хотел бы такого мира, но век за веком эти мечты разлетаются осколками под ударами войн, лжи, фальши, алчности и предвзятости.
А может, был где-то другой Уранополис или все еще есть, но под другим названием, или далекая наследница Таис прямо сейчас предпринимает новую попытку воплотить эту мечту. История Таис не закончена и каждый может придумать свой конец.
Оценка: 9
Я не люблю Ефремова. Честно. Не люблю его людей будущего... и его будущее - тоже не очень.
А вот «Таис Афинскую» - люблю. Недостатки у этой книги те же, что и у всех остальных: некоторое менторство, привычка вкладывать в уста героев идеологически выверенные монологи... Читаешь, читаешь - и вдруг персонаж меняет интонацию и начинает вещать. Как будто он медиум и в него вселился Дух Автора)) А вот достоинств «Таис Афинской», мне кажется, у других книг Ефремова нет. Здесь живые герои. Идеализированные? Еще как! Но не картонные. Предполагаю, что ефремовской прекрасной Эллады никогда не существовало, и причины сожжения Персеполиса были совсем иными, и сама Таис не была настолько умной, доброй, смелой, сильной, выдержанной, красивой... уфф, ничего не забыла? Но это ничего. Альтернативная история с ноткой утопии - чем не жанр? Главное ведь показано правдиво. А что главное? Да история жизни Таис: яркая, интересная, уникальная... но не счастливая ни разу. Все правильно. Не может быть иначе. Почему - не знаю, просто опыт подсказывает.
Читайте, девушки. Там про любовь - разную: про взвешенную и прагматичную, какая может быть с сильным, умным и катастрофически полигамным Птолемеем; про простодушную, какая возможна только с преданным и простодушным же Менедемом, который никогда не вознесет тебя так высоко, как Птолемей; про такую, какая и трогает сердце, и вызывает сожаление, но не нужна тебе, хоть убейся, как не нужна была Таис любовь Леонтиска; про несбывшуюся, которая прошла тенью, потому что разминулись люди во времени, как Таис с Клеофрадом. Ну и наконец, про то, перед чем меркнет все остальное и что получается вместо любви с такими, как Александр, который настолько одержим своей удачей, силой, правотой, настолько принадлежит своему пути, что не бывать с ним счастливой ни одной женщине.
Оценка: 7
Роман по-своему уникален. Казалось бы, стопроцентный трояк по моей шкале оценок, - можно вылить ведра помоев в рецензии и закидать автора тухлами помидорами, благо они давно перезрели в процессе прочтения. А вот не тут-то было. Роман настолько никакой, что тяжело сформулировать конкретные претензии. Или как вариант, претензии мои столь всеобъемлющи, что сливаются в одну большущую: роман нечитаем. Ну, думаю, ладно. Посмотрю, что пишут прочие рецензенты, а моя желчь катализируется во внутренних желчехранилищах и обретет конкретные формы, а уж потом изольется посредством клавиатуры на сайт. Господа рецензенты направят мои путанные мысли в нужное русло ненависти. И тут незадача. Всеобщие слезы умиления и восторга встречают меня в прочих рецензиях.
Думаю, может примириться и не писать ничего? Вдруг я что-то не понял, и эта слюняво-сопливая, ходящая по кругу в развитии сюжета размазня - это действительно роман с большой буквы? Не могут же господа рецензенты все как один поддастся очарованию постсоветской ностальгии, оценивая роман. Допускаю, что на момент выхода книги и рак был рыбой, и травка была зеленее ленинских добрых глаз. С другой стороны, рецензию так и подмывает написать. И напишу. И даже постараюсь пояснить, что конкретно мне не ясно и не понравилось:
1) Язык. Язык загроможден, повторяет сам себя. Волны елея растекаются по страницам. Обычно я читаю очень бойко, но здесь скорость моего чтения значительно упала, а скорость восприятия и того больше. Особенно меня умилили тонны восхищения женскими образами. Тысячи бобров, сдохших от голода, переворачиваются в своих бобрових могилах - столько бумали было изведено на то, чтобы в каждой главе описывать, насколько милы, необычны, уникальны и прекрасны все женщины, встречающиеся в книге.
2) Собственно елей. Ах, сколько милах было в античные времена! Тогда по улицам можно было ходить и рассматривать людей, как в музее. Большинство позволяло себя щупать. Да и тебя самого бы останавливали и восхищались тобой до смерти. Отчего он умер? Его завосхищали. Боже мой, это вызывает неподдельное удивление! Как можно было ввести столько не нужных для сюжета персонажей, предназначение половины из которых - восхищаться, а второй половины - служить мишенью для многословного, нудного и повторяющегося и по форме, и по содержанию восхищения? Ах, как мило, какие линии тела, какие черты, как она движется, какой танец! Перелистнули страницу. Ах, какой танец, как она движется, какие черты, какие линии тела! Бррр...
3) Меня считают за дурака или проблема философии. Еще во второй главе я понял, что менторство - это излюбленный литературный прием автора. Герои любят читать лекции на современном русском языке. Греческий здесь только в географии и именовании предметов одежды. Философские диспуты все ведут очень образованно и гладко, на хорошем литературном языке нашей эпохи. Жаль, мысль на всю книгу ровно одна. Жаль, ее вбивают в читателя. Жаль, на вторую мысль силенок у автора не хватило. Не хватило, да и ладно бы, но ездить по ушам единственным натужным постулатом о противоборстве материнства и необходимого активного женского воздействия на мужские умы с одной стороны и мужского разрушительного начала с другой на протяжении всей книги - это слишком.
4) Факты. Я был в Греции. Я был на Крите. Я был на Кипре. И был в бухте Афродиты. Что-то не сходится. Врут либо экскурсоводы и википедия, либо Ефремов. География не сходится полностью: та же бухта Афродиты выглядит совсем не так, как описано в романе, да и расположена немного не там, где считает Ефремов. И легенда о молодости после купания в этой бухте тоже не сходится. И индийская философия разилась в то, что описано, на много веков позже.
5) Якобы продуманные герои. Герои тут как боги в мифах: один герой - одна задача. Этот - мощный боевик. Эта - красота. Эта - грация. Так и опишем. Ведь если повторить слова «красивая», «милая», «женственная» о каждой части тела вплоть ногтей, ресниц и зубов, то получится якобы образ Красоты. Обычно этот образ бывает с чем-то сопряжен. Здесь же каждый герой - это олицетворения единственной силы природы или абстрактной философской категории, потому не менее абстрактен, чем эта самая категория.
В результате, браво, товарищ! Достойная трояка муть. Хотя можно считать, что я просто ничего не понял, а книга великолепна. Просто ее мера ее великолепия лежит в своем особом мире или какой-то особенно милой и нежной розово-сопливой плоскости бытия.
Оценка: 3
Эта книга оказалась для меня едва ли не самым сложным для восприятия художественным текстом. Сразу хочется предостеречь тех, кто еще за роман не брался и широтой познаний блеснуть не может. Уверения автора, содержащиеся в предисловии, что книга, мол, только по началу трудна из-за обилия незнакомых деталей, - наивное заявление, а куцая справка (опять же авторская) для читателя и пояснения в тексте положения не спасают. Для полноценного понимания и интерпретации книги, на мой взгляд, необходима отдельная подготовка. «Таис» потребует знания не только истории греко-персидских войн и похода Александра Великого, но и знания истории всего древнего Средиземноморья (не путать со Средиземьем и Земноморьем! - эти знания не пригодятся:smile:). Обязательно следует уделить внимание общественному устройству и образу жизни хотя бы греческих полисов, сделав упор на традиции и обряды. Общие представления о зарождении и развитии религиозных культов, мифах и космогонии древности, философских учениях, организации армий, государственных законах, экономике и иерархии, символике, торговых связях будут совсем не лишними. Обязательно надо разбираться в физической и политической географии IV века до нашей эры. Наконец, неплохо иметь под рукой энциклопедический словарь, чтобы не ломать голову над очередным названием какого-нибудь анахронизма. Можно, конечно, и плюнуть на все это дело, но тогда свободно ориентироваться в происходящих событиях и делать какие-либо выводы о прочитанном сможет, вероятно, лишь профессиональный историк или подлинный эрудит. Мне, например, пришлось практически перечитывать книгу заново, обложившись справочниками.
Однако, хватит предупреждать. Перед непосредственно впечатлениями, хотелось бы сделать несколько замечаний о подходе автора к написанию книги. Прежде всего, меня озадачила пометка «исторический роман». Ефремов сделал столько умозрительных дополнений к истории (даже не в смысле достоверности событий или фактов, а, просто, фантазируя жизнь главной героини), что роман, пожалуй, можно назвать «псевдоисторическим». Действительных исторических (известных по письменным источникам) событий в романе слишком немного, значительная часть - мысленная реконструкция.
«Таис Афинская» оказалась довольно необычной книгой – философским произведением с углублением в истоки культуры человечества, причем краеугольным камнем стала… эротика. Зачин любопытнейший (тем более для советского времени), если бы не двойственность подачи событий и самой идеи. С исторической точки зрения возникают сложности, когда реальные или выдуманные личности начинают тезисно излагать основы современной космогонии или делать точные прогнозы будущего. Не смотрится это, на мой взгляд. Такая подача (устами персонажей) рассуждений автора не всегда согласуется с обстановкой и атмосферой романа. С другой стороны, увязка хода событий в философскую канву в книге опять же с недостатком – автора здорово ограничивает действие, за которым надо поспевать, и явно не хватает объема произведения. Отсюда, как мне показалось, недораскрытость отдельных вопросов и невнимание к достоверности обобщений.
Например, критика института рабства выглядит чужеродной, ведь рабы в то время являлись основой могущества практически любого государства, а этика, законодательство и религиозные нормы находились в соответствии с таким положением. Всерьез с идеологических позиций рабство могли осуждать разве что редкие «утописты» античности. Или взять, к примеру, авторское представление о «слабости» в военном и культурном отношении народов, в религии которых присутствует табу на эротику, женщина ограничена в правах и не почитается как символ красоты. Почему-то с ходу вспоминаются достаточно патриархальные по нраву и религии викинги, арабы, монголы, гунны, чьим завоеваниям мог бы позавидовать сам Александр, а культурные достижения весьма ощутимы. Словом, мне показалось, что Ефремов не слишком удачно и ровно расставил акценты на причины отдельных исторических процессов и сделал недостаточно точные заключения о роли некоторых явлений в древнем и современном обществе. Кроме того, постоянное чередование (несмотря на замечательное исполнение) философской аналитики, исторических фактов, нравоучений с художественным действием не всегда проходило гладко. Например, автор по какой-то причине «забыл» завершить историю покорения Персии, оборвав её на Персепольком пожаре, переключился далее на личную жизнь Таис и войну со скифами. Гибель Дария осталась за рамками повествования, хотя это был немаловажный эпизод в создании империи Александра Македонского.
И, наконец, можно заметить уж очень поверхностное местами изображение жизни человеческого общества. Стоило ли делать главным персонажем именно эту женщину? Если стоило, то почему вместо сравнения социального статуса, культурного уровня и образа жизни свободной гетеры с аспектами жизни женщин других классов общества, автор сразу погнал Таис по пирушкам, полям битв, мистериям, дворцам правителей? В тексте можно встретить, главным образом, только упоминание о наличии разницы в социальном статусе между жрицей любви и гражданкой Афин. Конкретных фактов нет, а истории рабынь Таис ничего нового не добавляют. Мне кажется, что если бы автор по мере повествования, для контраста сравнил Таис с женщинами Эллады, Египта, Аравии и Двуречья, то роман получился бы менее сухим. Кроме того, это позволило бы избежать восприятия непростого образа служительницы Афродиты через призму современных представлений об «элитной» куртизанке. Да и не так-то уж гетеры были свободны, как пытается представить автор: в летописях встречаются упоминания о покупке услуг гетер одним лицом для другого, о дарении «нанятых» гетер и т.п. Другому ключевому персонажу - Александру Македонскому - уделено достаточно мало внимания, не рассмотрен период восхождения молодого царя к власти над Элладой, нет анализа македонской экспансии в Грецию и экспансии искусственного Панэллинистического союза на Восток. Александр представлен в первую очередь как талантливый полководец и практичный романтик, но о дипломатическом гении и почти дьявольском политическом коварстве этого человека автор умолчал. Нет замечаний и о роли Филиппа во всей истории Македонских завоеваний. Таким образом, личность Александра, как и общая подача событий с ним связанных, получилась несколько однобокой. Птолемея постигла иная судьба - автор его «потерял» и персонаж, так основательно раскрученный в первой части романа, практически исчез в дальнейшем из поля зрения читателя.
Теперь непосредственно ощущения от персонажей и событий.
Ефремов без сомнения прав, пытаясь ретроспективно продемонстрировать нам косность современных сложившихся традиций, касающихся культуры тела. Физическое совершенство и красота не должны затмеваться нелепыми табу, появившихся из-за каприза истории. Возможно требуется пересмотр эстетических и моральных аспектов отношения между членами общества. Однако, для этого понадобится перестройка социального сознания, привыкшего в массе воспринимать наготу грубо и однозначно. Автор, по ходу повествования, постепенно формирует у читателя новое представление о эротике, как искусстве, одновременно (правда, на мой взгляд, неуверенно и невнятно) предостерегая от уклонения в порнографию. Эротика (способность ощущать гармонию тела, и, прежде всего, в любви) должна служить созидающим и возвышающим началом в человеке. В то время как стремление к порнографии (откровенной и однозначной демонстрации половых отношений) раскрывает в человеке примитивные черты, низводя красоту до роли посредницы в сексе. Роман Ефремова указывает путь к некой «золотой середине», возвышению культурного сознания, способного противостоять ханжеству и прямой грубости, почти безраздельно властвующих в нашем обществе.
Тем не менее, некоторые способы и методы подобного указания опять же не показались мне достойными подражания. Сознание античного человека, каким его передаёт автор в романе, нравственно лишь в зачаточной степени, и поэтому, в первую очередь, органичнее воспринимает эротику и поддаётся порывам тех или иных поступков. Идеализированные люди древности, как видно из текста, почти не знают глубокой духовной любви, верности в интимных отношениях и в жизненных ситуациях, терпимости между личностями и народами, сострадания (не жалости, а именно сострадания) и прощения. Эти духовные свойства станут культурным достоянием позже и возникнут в лоне тех цивилизаций, которые автор обозначил «замкнутыми в кольцо», противопоставив их «открытым», спирально развивающимся культурам. Современный человек во многом сформирован нравственными достижениями и промахами «кольцевых» культур, как ни странно. Критиковать его легко, а найти способ преображения (не возвращения к античным нормам, но способ обогащения и переосмысления) социального сознания куда сложнее.
Что касается самой Таис, то её жизнь, несмотря на женственность, ум и готовность служить прекрасному, не показалась мне верной. Гетера не сделала для родного полиса и народа практически ничего значимого. Искренне полюбить Птолемея (как впрочем и любого другого своего поклонника) Таис не смогла, стать хорошей матерью у неё не получилось (детей воспитали другие люди). Таис ни дня не работала физически (не опошлять! :smile:) для своего материального благополучия, получая деньги в дар. Не смогла она проявить себя и как царствующая особа – в жизни подданных не наступило каких-либо перемен (не считать же за достижение организацию спасательных команд на Ниле, отбивающих у крокодилов глупый скот и не менее глупых пастушков). Красота, искусство и знания этой женщины, выразившиеся в её влиянии, требовались (если, конечно, опять не опошлять:smile:) и были доступны только верхушке знати – для рядового обитателя Ойкумены её всё равно что не существовало. Географические данные, сбором которых царица занималась со скуки, остались невостребованными. Сожжение столичного города персов также, несмотря на классическую трактовку событий (а почему бы вместо возвышенной мести не предположить дикий каприз фаворитки завоевателя? – остальные участники пожога были сильно пьяны), вряд ли можно считать заслугой. Персеполис прежде всего был архитектурным памятником, принадлежащим всему человечеству. Какое бы он символическое значение не имел, для кого бы не строился, город всё равно мог бы послужить для будущих поколений уроком и предостережением. Странно, что Таис, при всей её просвещенности, этого не осознавала. Вдвойне странно после трогательного посещения руин на Крите. Служение Таис людям в качестве жительницы утопического идеального полиса (куда гетера удалилась на старости лет), вообще не имеет описания и, как мне кажется, любого смысла. Так что же осталось от прекрасной и умной афинянки, кроме нескольких недолговечных статуй и воспоминаний летописцев? Сомнительный символ женской свободы?
Первая и основная причина - это лингвистическая сложность текста. Повсеместное использование автором названия вещей, единиц измерения, календаря и наименований географических ориентиров тех времен, очень затрудняет чтение и осмысливание прочтенного.
Вторая причина - это длинные и чрезмерно тщательные описания особенностей ландшафтов и архитектуры, встречаемые героями. Хотя, для кого-то это может быть и плюсом.
Теперь о сюжете… От книги ожидаешь описания исторических событий в художественной обработке. А получаешь скорее музейный буклет, в котором также напечатан философский труд (очень своеобразная попытка объяснить причины гибели одних цивилизаций и расцвета других), с некоторыми вкраплениями художественного сюжета. Здесь история проходит как-то мимо, так сказать в фоновом режиме. Пока читал первую половину книги, ещё надеялся, что автор вот-вот окунёт меня в водоворот бурных исторических событий той эпохи. И перелистывая каждую страницу я питал надежду, ну наверное еще не время, наверное, автор меня готовит и мне еще глубже необходимо ознакомится с архитектурой и ландшафтами, а также с прелестями изгибов встречающихся женщин…
Вообще женщины и их тонкое душевное устройство (предназначенное для осознания мужчинами красоты и искусства), а также попытка разъяснить читателю важность равенства полов, в этой книги поставлены во главу угла. Но как-то преподноситься все это, сильно слащаво что ли. Зачастую, вообще кажется, что автор женщина. Хотя может быть в этом и заключается творческий гений Евфремова, способностью взглянуть совершенно с необычной для мужчины позиции.
Единственное чем книга понравилась, так это некоторыми философскими диалогами, где действительно встречаются очень ценные и бессмертные слова, но это капля в море.
Подводя резюме скажу, лично мне книга не понравилась. Не скажу, что это «шрот», не достойный внимания, но и далеко не шедевр. А возможно, я просто отношусь к «средним умам» и книга действительно очень хороша. Однозначно одно, книга не для широкого круга читателей.
Оценка: 10
Очень зрелое и художественно выверенное произведение. Автор в этом произведении изменил своему обычно суховатому и конспективному стилю, язык его образный, а текст эмоционален. Главная героиня женщина, что в целом не очень характерно для писателей-мужчин, но зато книга лишена элементов женского романа. При этом она даже не о конкретной женщине Таис, о женщине вообще, такой какой ее хотел бы видеть автор. А хочет он видеть ее с телом блудницы, разумом философа и душою поэта. Что же, думаю многие мужчины согласились бы с таким идеалом:) Как вывод - только женщина способна изменить мир, ибо она способна изменить мужчину (а вот это уже спорно;)) При этом произведение напрочь лишено назидательности характерной для его ранних произведений, что безусловно идет ему на пользу. Хотя не так. Оно высокоморально, но воспитывает не прямым указанием, а показывая читателю идеал человеческих и общественных отношений к которому следует стремиться подталкивая к нему читателя через сопереживание героине произведения.
Одновременно эта книга еще и весьма качественный исторический роман, хотя и написанный непрофессиональным историком, но полный множеством интересных исторических событий и фактов, а также жизнеописаний античного общества, каким его видит автор (здесь его описания спорны, как по мне). Приключения героини интересны, действия и поступки ее вызывают сочувствие, понимание и даже желание ей помочь. Однозначно лучшее произведение данного автора которое стоит прочитать, а затем и перечитывать снова время от времени.
Оценка: 8
Я в свое время прочел всего Ефремова. Здесь конечно речь о художественных произведениях, но и как автор научных текстов он был более чем состоятелен. Что-то понравилось больше, что то меньше. Но Таис Афинскую однознозначно считаю лучшим произведением. Да история для Ефремова гвоздик на который он повесил свой роман. Да из пары фраз Плутарха скроена целая судьба. Не все в порядке с географией и природой. Но это неважно. Есть хорошо написанный текст. Динамичный сюжет. Герои которым хочется сопереживать. Увлекательно рассказанная история походов Александра. И все в превосходной степени. Если атлет, то может слона унести. Если богатство - то золото тоннами. Если героиня, то красавица. Читать надо лет в 16-17, но и потом книга оставляет очень светлое впечатление
Об эпохе античности читаешь с интересом, и есть ощущение некой фантастичности, потому что это было настолько давно, что кажется почти нереальным. Писатель Иван Ефремов известен не только как создатель фантастических романов, но и как автор великолепных исторических произведений. Роман «Таис Афинская» выделяется в его творчестве больше всего. Писатель совмещает исторические факты с художественным вымыслом, красиво переплетая события, строя повествование так, что от него не хочется отрываться.
Роман рассказывает о судьбе реально существовавшей женщины Таис Афинской, она была известной гетерой, красивой и сильной духом. Умная и обладающая особым очарованием, Таис имела большое влияние на людей, окружавших её. Она была возлюбленной знаменитого завоевателя Александра Македонского и женой его сподвижника Птолемея, а затем и египетской царицей. В судьбе Таис было много испытаний, интриги, любовь и ненависть, встречи и расставания. Были те, кто любил её, и те, кто завидовал. Из всех трудностей эта женщина выходила с достоинством. Это история судьбы, история любви, которая передаёт атмосферу эпохи и быт людей того времени. Также роман передаёт размышления автора о том, что представляет собой гармоничный и цельный человек.
Произведение относится к жанру Проза, Приключения. Оно было опубликовано в 1971 году издательством Зебра Е. На нашем сайте можно скачать книгу "Таис Афинская" в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt или читать онлайн. Рейтинг книги составляет 4.4 из 5. Здесь так же можно перед прочтением обратиться к отзывам читателей, уже знакомых с книгой, и узнать их мнение. В интернет-магазине нашего партнера вы можете купить и прочитать книгу в бумажном варианте.
1. ЗЕМЛЯ И ЗВЕЗДЫ
Западный ветер крепчал. Тяжелые, маслянистые под вечереющим небом волны грохотали, разбиваясь о берег. Неарх с Александром и Гефестион уплыли далеко вперед, а Птолемей, плававший хуже и более тяжелый, начал выбиваться из сил, особенно когда Колнадский мыс перестал прикрывать его от ветра. Не смея отдалиться от берега и опасаясь приблизиться к белым взметам брызг у мрачно черневших скал, он злился на покинувших его друзей. Критянин Неарх, молчаливый и несговорчивый, непобедимый пловец, совершенно не боялся бури и мог просто не сообразить, что переплыть Фалеронский залив от мыса к мысу опасно в такую погоду для не столь дружных с морем македонцев. Но Александр и его верный Гефестион, афинянин, оба неистово упрямые, стремясь за Неархом, забыли о затерявшемся в волнах товарище.
«Посейдонов бык» - громадный вал, поднял Птолемея на свои «рога». С его высоты македонец заметил крохотную бухточку, огражденную острыми каменными глыбами. Птолемей перестал бороться и, опустив отяжелевшие плечи, прикрыл руками голову. Он скользнул под волну, моля Зевса-охранителя направить его в проход между скал и не дать ему разбиться.
Вал рассыпался с оглушающим грохотом и выбросил его на песок дальше обычной волны. Ослепший и оглохший, Птолемей, извиваясь, прополз несколько локтей, осторожно привстал на колени и наконец поднялся, шатаясь и потирая гудевшую голову. Волны, казалось, продолжали колотить его и на земле.
Сквозь шум прибоя ему послышался короткий смешок. Птолемей повернулся так резко, что не устоял и снова очутился на коленях. Смех зазвенел совсем близко.
Перед ним стояла небольшого роста девушка, очевидно, только что вышедшая на берег. Вода еще стекала по ее гладкому, смуглому от загара телу, струилась с массы мокрых иссиня-черных волос, купальщица склонила голову набок, отжимая рукой вьющиеся пряди.
Птолемей поднялся во весь свой огромный рост, крепко утвердившись на земле. Он посмотрел в лицо девушке и встретил веселый и смелый взгляд серых, казавшихся синими от моря и неба глаз. Некрашеные, ибо все искусственное было бы смыто бурными волнами Эгейского моря, черные ресницы не опустились и не затрепетали перед горячим, властным взором сына Лага, в двадцать четыре года уже известного покорителя женщин Пеллы, столицы Македонии.
Птолемей не мог оторвать взгляда от незнакомки, как богиня возникшей из пены и шума моря. Медное лицо, серые глаза и иссиня-черные волосы - совсем необыкновенный для афинянки облик поразил Птолемея. Позднее он понял, что медноцветный загар девушки позволил ей не бояться солнца, так пугавшего афинских модниц. Афинянки загорали слишком густо, становясь похожими на лилово-бронзовых эфиопок, и потому избегали быть на воздухе неприкрытыми. А эта - меднотелая, будто Цирцея или одна из легендарных дочерей Миноса с солнечной кровью, и стоит перед ним с достоинством жрицы. Нет, не богиня, конечно, и не жрица эта невысокая, совсем юная девушка. В Аттике, как и во всей Элладе, жрицы выбираются из самых рослых светловолосых красавиц. Но откуда ее спокойная уверенность и отточенность движений, словно она в храме, а не на пустом берегу, нагая перед ним, будто тоже оставила всю свою одежду на дальнем мысу Фоонта? Хариты, наделявшие женщин магической привлекательностью, воплощались в девушках небольшого роста, но они составляли вечно неразлучное трио, а здесь была одна!
Не успел Птолемей додумать, как из-за скалы появилась рабыня в красном хитоне, ловко окутала девушку грубой тканью, стала осушать ее тело и волосы.
Птолемей зябко вздрогнул. Разогретый борьбой с волнами, он начал остывать - ветер сегодня был резок и для закаленного суровым воспитанием македонца.
Девушка откинула с лица волосы, внезапно по-мальчишески свистнув сквозь зубы. Свист показался Птолемею презрительным и наглым и совсем неподходящим к девической ее красоте.
Откуда-то появился мальчик, опасливо уставившийся на Птолемея. Македонец, наблюдательный от природы и развивший эту способность в ученичестве у Аристотеля, заметил, как детские пальцы вцепились в рукоять короткого кинжала, торчавшего из складок одежды. Девушка негромко сказала что-то, заглушенное плеском волн, и мальчик убежал. И тут же вернулся и, уже доверчиво подойдя к Птолемею, протянул ему короткий плащ. Птолемей окутался им и, подчиняясь молчаливой просьбе девушки, отвернулся к морю. Через минуту прощальное «хайре!» раздалось за его спиной. Птолемей повернулся и поспешил к незнакомке, затягивавшей пояс не под грудью, а по-критски - на талии, такой же немыслимо тонкой, как у древних жительниц сказочного острова.
Внезапное воспоминание заставило его крикнуть:
- Кто ты?
Веселые серые глаза сощурились от сдерживаемого смеха.
- Я сразу узнала тебя, хоть ты и выглядел как мокрая… птица. Ты слуга македонского царя. Где ж ты потерял его и спутников?
- Я не слуга его, а друг, - гордо начал было Птолемей, но сдержался, не желая выдать опасную тайну. - Но как ты могла видеть нас?
- Вы все четверо стояли перед стеной, читая предложения о свиданиях на Керамике. А ты меня даже не заметил. Я Таис.
- Таис? Ты? - Птолемей не нашелся что сказать.
- Что удивило тебя?
- Я прочитал, что некий Филопатр предлагает Таис талант - стоимость целой триремы, и она не подписала час свидания. Я стал искать эту богиню…
- Высокую, золотоволосую, с голубыми глазами Тритониды, отнимающую сердце?
- Да, да, как ты угадала?
- Не первый ты, далеко не первый. Но прощай еще раз, мои лошади застоялись.
- Постой! - вскричал Птолемей, чувствуя, что не может расстаться с девушкой. - Где ты живешь? Можно прийти к тебе? С друзьями?
Таис испытующе и серьезно посмотрела на македонца. Ее глаза, утратив веселый блеск, потемнели.
- Приходи, - ответила она после некоторого раздумья, - ты сказал, что знаешь Керамик и Царскую Стою? Между Керамиком и холмом Нимф, к востоку от Гамаксита - большие сады. На окраине их найдешь мой дом - две оливы и два кипариса! - Она внезапно оборвала речь и, кивнув на прощанье, скрылась в скалах. Утоптанная тропка вела наверх.
Птолемей нагнулся, вытряс песок из просохших волос, не спеша выбрался на дорогу и скоро оказался совсем недалеко от Длинных Стен Мунихиона. К лесистым склонам гор, уже покрывшимся предвечерней синей мглой, тянулся хвост пыли за колесницей Таис. У юной гетеры были великолепные лошади - так быстро неслась ее пароконная повозка.
Грубый окрик сзади заставил Птолемея отскочить. Мимо него пронеслась другая колесница, управляемая огромным беотийцем. Стоявший с ним рядом щегольски одетый юноша с развевающимися прядями завитых кудрей, недобро усмехаясь, хлестнул Птолемея бичом на длинной рукоятке. Бич пребольно ожег едва прикрытое тело македонца. Оскорбитель не знал, что имеет дело с закаленным воином. В Мгновение ока Птолемей схватил камень, каких валялось множество по обеим сторонам дороги, и, бросив его вдогонку, попал афинянину в шею, ниже затылка. Быстрота удалявшейся колесницы смягчила удар. Все же обидчик упал и вывалился бы, если бы возница не схватил его и не осадил лошадей. Он осыпал Птолемея проклятиями, крича, что тот убил богатого гражданина Филопатра и подлежит казни. Разъяренный македонец отбросил плащ и, подняв над головой камень в талант весом, двинулся к колеснице. Возница, оценив могучие мышцы македонца, потерял охоту к схватке. Поддерживая своего господина, уже приходившего в себя, он умчался, изощряясь в угрозах и проклятиях во всю мощь своего гулкого голоса.
Птолемей, успокоившись, отбросил камень, подобрал плащ и быстро зашагал по прибрежной тропинке, наискось поднимавшейся на уступ и спрямлявшей широкую петлю колесной дороги. Что-то вертелось в его памяти, заставляя припомнить: «Филопатр» - так кричал возница, уж не тот ли это, что написал на стене Керамика предложение Таис? Птолемей довольно усмехнулся: оказывается, в лице своего оскорбителя он приобрел соперника. Правда, обещать гетере за короткую связь талант серебра, подобно Филопатру, македонец не мог. Разве несколько мин? Но слишком много он слышал о Таис, чтобы так легко отказаться от нее. Несмотря на свои семнадцать лет, она считалась знаменитостью Афин. За искусство в танцах, образование и особенную привлекательность ее прозвали «четвертой Харитой».
Гордый македонец не стал бы просить денег у родичей. Александр, будучи сыном отвергнутой жены царя Филиппа, тоже не смог бы помочь другу. Военная добыча после битвы при Херонее была невелика. Филипп, очень заботившийся о своих воинах, поделил ее так, что друзьям царевича досталось не больше, чем последнему пехотинцу. И еще отправил Птолемея с Неархом в изгнание, удалив от сына. Они встретились лишь здесь, в Афинах, по зову Александра, когда отец послал его с Гефестионом посмотреть Афины и показать себя. И хотя афинские остряки говорили, что «от волка может произойти только волчонок», настоящая эллинская красота и выдающийся ум Александра произвели впечатление на видавших виды граждан «Глаза Эллады», «Матери искусств и красноречья».
Птолемей считал себя сводным братом Александра. Его мать, известная гетера Арсиноя, была одно время близка с Филиппом и отдана им замуж за племенного вождя Лага (Зайца) - человека ничем не прославившегося, хотя и знатного рода. Птолемей навсегда остался в роду Лагидов и вначале очень завидовал Александру, соперничая с ним в детских играх и военном учении. Став взрослым, он не мог не понять выдающихся способностей царевича и еще более гордился тайным родством, о котором поведала ему мать под ужасной клятвой.
А Таис? Что же, Александр навсегда уступил ему первенство в делах Эроса. Как это ни льстило Птолемею, он не мог не признать, что Александр, если бы хотел, мог первенствовать и в неисчислимых рядах поклонников Афродиты. Но он совсем не увлекался женщинами, и это тревожило его мать Олимпиаду, божественно прекрасную жрицу Деметры, считавшуюся колдуньей, обольстительницей и мудрой владычицей священных змей: Филипп, несмотря на свою храбрость, дерзость, постоянное бражничанье с первыми попавшимися женщинами, побаивался своей великолепной жены и шутя говорил, что опасается в постели найти между собой и женой страшного змея. В народе упорно ходили слухи, без сомнения поддерживаемые самой Олимпиадой, что Александр - вовсе не сын одноглазого Филиппа, а высшего божества, которому она отдалась ночью в храме.
Филипп почувствовал себя крепче после победы при Херонее. Накануне своего избрания военным вождем союза эллинских государств в Коринфе он развелся с Олимпиадой, взяв в жены юную Клеопатру, племянницу крупного племенного вождя Македонии. Олимпиада, проницательная и хитрая, все же сделала один промах и теперь пожинала его плоды.
Первой любовью Александра в шестнадцать лет, когда в нем проснулся мужчина, была никому не ведомая рабыня с берегов Эвксинского Понта. Мечтательный юноша, грезивший приключениями Ахилла, подвигами аргонавтов и Тесея, решил, что встретился с одной из легендарных амазонок. Гордо носила свои корзины эта едва прикрытая короткой эксомидой светловолосая девушка. Будто и не рабыня, а принцесса-воительница шла по обширным садам царского дворца в Пелле.
Встречи Александра не стали тайной - за ним по велению Олимпиады следили соглядатаи, доносившие о каждом шаге юноши. Властная и мечтавшая о еще большем могуществе, мать не могла допустить, чтобы ее единственный сын сам выбрал возлюбленную, да еще из непокорных, не знавших языка варварских понтийских народов. Нет! Она должна дать ему такую девушку, которая была бы послушной исполнительницей ее воли, чтобы и через любовь Олимпиада могла влиять на сына, держа его в руках. Она приказала схватить девушку, остричь ее длинные, не как у рабыни, косы и отвезти для продажи на рынок рабов, в дальний город Мелибою в Тессалии.
Мать недостаточно знала своего сына. Этот тяжкий удар разрушил у мечтательного юноши храм его первой любви, куда более серьезной, чем обычная первая связь знатного мальчика с покорной рабыней. Александр без лишних расспросов понял все, и мать навсегда потеряла ту самую возможность, ради которой погубила любовь и девушку. Сын не сказал ей ни слова, но с тех пор никто - ни красивые рабыни, ни гетеры, ни знатные девушки не привлекали царевича. Олимпиаде не было известно ни про одно увлечение сына.
Птолемей, не опасаясь соперничества Александра, решил, что он придет к Таис вместе с друзьями, в том числе с повесой Гефестионом, знакомым со всеми гетерами Афин, для которого денежная игра и добрая выпивка первенствовали над забавами Эроса, уже потерявшими для него былую остроту чувств.
Но не для Птолемея. Каждая встреча с незнакомой красивой женщиной всегда порождала у него жажду близости, обещала неведомые дотоле оттенки страсти, тайны красоты тела - целый мир ярких и новых ощущений. Ожидания обычно не оправдывались, но неутомимый Эрос снова и снова влек его в объятия веселых подруг.
Не талант серебра, обещанный Филопатром, а он, Птолемей, окажется победителем в борьбе за сердце знаменитой гетеры. И пусть Филопатр назначает хоть десять талантов!.. Жалкий трус!
Македонец погладил рубец от удара, вздувшийся поперек плеча, и оглянулся.
Слева от берега в тревожное гривастое море отходил короткий, окаймленный отмелью мыс - место, куда плыла вся четверка македонцев… Нет, тройка - он выбыл из состязания, а пришел раньше. По суше хороший ходок всегда пройдет быстрее, чем пловец в море, особенно если волны и ветер угнетают находящегося в его власти.
Рабы поджидали пловцов с одеждой и удивились при виде Птолемея, сбегавшего с обрыва. Он смыл с себя песок и пыль, оделся и тщательно свернул женский плащ, данный ему мальчиком, слугой Таис.
Две очень старые оливы серебрились под пригорком, осеняя небольшой дом со слепящими белизной стенами. Он казался совсем низким под кипарисами гигантской высоты. Македонцы поднялись по короткой лестнице в миниатюрный сад, где цвели только розы, и увидели на голубом наддверии входа обычные три буквы, тщательно написанные пурпурной краской: «омега», «кси», «эпсилон» и ниже - слово «кохлион» (спиральная раковина). Но в отличие от домов других гетер имени Таис не было над входом, как не было и обычного ароматного сумрака в передней комнате. Широко распахнутые ставни открывали вид на массу белых домов Керамика, а вдали из-за Акрополя высилась, подобная женской груди, гора Ликабетт, покрытая темным густым лесом - недавним обиталищем волков. Как желтый поток в темном ущелье кипарисов, сбегала вниз к афинской гавани, огибая холм, Пирейская дорога.
Таис приветливо встретила дружную четверку. Неарх - очень стройный, среднего для эллина и критянина роста, казался небольшим и хрупким перед двумя рослыми македонцами и гигантом Гефестионом.
Гости осторожно уселись на хрупкие кресла с ножками, воспроизводившими длинные рога критских быков. Огромный Гефестион предпочел массивный табурет, а молчаливый Неарх - скамью с изголовником.
Таис сидела рядом с подругой Наннион, тонкой, смуглой, как египтянка. Тончайший ионийский хитон Наннион прикрыла синим, вышитым золотом химатионом с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по нижнему краю. По восточной моде химатион гетеры был наброшен на ее правое плечо и через спину подхвачен пряжкой на левом боку.
Таис была одета розовой, прозрачной, доставленной из Персии или Индии тканью хитона, собранного в мягкие складки и зашпиленного на плечах пятью серебряными булавками. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. В отличие от Наннион ни рот, ни глаза Таис не были накрашены. Лицо, не боявшееся загара, не носило и следов пудры.
Она с интересом слушала Александра, время от времени возражая или соглашаясь. Птолемей, слегка ревнуя, впервые видел своего друга-царевича столь увлеченным.
Гефестион овладел тонкими руками Наннион, обучая ее халкидикской игре пальцев - три и пять. Птолемей, глядя на Таис, не мог сосредоточиться на разговоре. Он раза два нетерпеливо передернул плечами. Заметив это, Таис улыбнулась, устремляя на него сузившиеся смешливые глаза.
- Она сейчас придет, не томись, морской человек.
- Кто? - буркнул Птолемей.
- Богиня, светловолосая и светлоокая, такая, о которой ты мечтал на берегу у Халипедона.
Птолемей собрался возразить, но тут в комнату ворвалась высокая девушка в красно-золотом химатионе, принеся с собой запах солнечного ветра и магнолии. Она двигалось с особой стремительностью, которую утонченные любители могли назвать чересчур сильной в сравнении со змеиными движениями египетских и азиатских арфисток. Мужчины дружно приветствовали ее К общему удивлению, невозмутимый Неарх покинул свою скамью в теневом углу комнаты.
- Эгесихора, спартанка, моя лучшая подруга, - коротко объявила Таис, метнув косой взгляд на Птолемея.
- Эгесихора, песня в пути, - задумчиво сказал Александр. - Вот случай, когда лаконское произношение красивее аттического.
- А мы не считаем аттический говор очень красивым, - сказала спартанка, - они придыхают в начале слова, как азиаты, мы же говорим открыто.
- И сами открытые и прекрасные, - воскликнул Неарх.
Александр, Птолемей и Гефестион переглянулись.
- Я понимаю имя подруги как «Ведущая танец», - сказала Таис, - оно лучше соответствует лакедемонянке.
- Я больше люблю песню, чем танец! - сказал Александр.
- Тогда ты не будешь счастлив с нами, женщинами, - ответила Таис, и македонский царевич нахмурился.
- Странная дружба спартанки и афинянки, - сказал он. - Спартанцы считают афинянок безмозглыми куклами, полурабынями, запертыми в домах, как на Востоке, без всякого понимания дел мужа. Афинянки же называют лакедемонянок похотливыми женами легкого поведения, плодящими тупых воинов.
- И оба мнения совершенно ошибочны, - засмеялась Таис.
Эгесихора молча улыбалась, в самом деле похожая на богиню. Широкая грудь, разворот прямых плеч и очень прямая посадка крепкой головы придавали ей осанку коры Эрехтейона, когда она становилась серьезной. Но брызжущее веселостью и молодым задором лицо ее быстро менялось.
К удивлению Таис, не Птолемей, а Неарх был сражен лаконской красавицей.
Необыкновенно простую еду подала рабыня. Чаши для вина и воды, изукрашенные черными и белыми полосами, напоминали ценившуюся дороже золота древнюю посуду Крита.
- Разве афиняне едят как тессалийцы? - спросил Неарх, слегка плеснув из своей чаши богами поднеся ее Эгесихоре.
- Я афинянка только наполовину, - ответила Таис, - моя мать была этеокритянкой древнего рода, бежавшей от пиратов на остров Теру под покровительство Спарты. Там в Эмборионе она встретилась с отцом и родилась я, но…
- Эпигамии не было между родителями, и брак был недействительным, - докончил Неарх, - вот почему у тебя столь древнее имя.
- И я не стала «быков приносящей» невестой, а попала в школу гетер храма Афродиты Коринфской.
- И сделалась славой Афин! - вскричал Птолемей, поднимая свою чашу.
- А Эгесихора? - спросил Неарх.
- Я старше Таис. История моей жизни прошла следом змеи, не для каждого любопытного, - презрительно сказала спартанка.
- Теперь я знаю, почему ты какая-то особенная, - сказал Птолемей, - по образу настоящая дочь Крита!
Неарх коротко и недобро засмеялся.
- Что ты знаешь о Крите, македонец. Крит - гнездовье пиратов, пришельцев со всех концов Эллады, Ионии, Сицилии и Финикии. Сброд разрушил и вытоптал страну, уничтожил древнюю славу детей Миноса.
- Говоря о Крите, я имел в сердце именно великолепный народ - морских владык, давно ушедший в царство теней.
- И ты прав, Неарх, сказав, что перед нами тессалийская еда, - вмешался Александр, - если верно то, что критяне родичи тессалийцев, а те
- пеласгов, как писал Геродот.
- Но критяне - повелители моря, а тессалийцы - конный народ, - возразил Неарх.
- Но не кочевой, они кормящие коней земледельцы, - вдруг сказала Таис, - поэты издавна воспевали «холмную Фтию Эллады, славную жен красотою»…
- И гремящими от конского бега равнинами, - добавил Александр.
- Потомки повелителей моря, по-моему, - спартанцы, - Неарх бросил взгляд на Эгесихору.
- Только по законам, Неарх! Взгляни на золотые волосы Эгесихоры, - где тут Крит?
- Что касается моря, то я видел критянку, купавшуюся в бурю, когда ни одна другая женщина не посмела бы, - сказал Птолемей.
- А кто видел Таис верхом на лошади, тот видел амазонку, - сказала Эгесихора.
- Поэт Алкман, спартанец, сравнивал лакейских девушек с энетийскими лошадьми, - рассмеялся Гефестион, уже вливший в себя немало вкусного черно-синего вина.
- Тот, кто воспевает их красоту, когда они идут с танцами и пением приносить жертву богине, нагие, с распущенными волосами, подобными густым гривам золотисто-рыжих пафлагонских кобыл, - ответила Эгесихора.
- Вы обе много знаете! - воскликнул Александр.
- Их профессия - они продают не только Эрос, но и знания, воспитанность, искусство И красоту чувств, - сказал с видом знатока Гефестион. - Знаете ли вы, - поддразнил Гефестион, - что такое гетера высшего круга в самом высоком городе искусств и поэзии во всей Ойкумене? Образованнейшая из образованных, искуснейшая танцовщица, чтица, вдохновительница художников и поэтов, с неотразимым обаянием женственной прелести… вот что такое Эгесихора!
- А Таис? - прервал Птолемей.
- В семнадцать лет она знаменитость. В Афинах это выше многих великих полководцев, владык и философов окрестных стран. И нельзя стать ею, если не одарят боги вещим сердцем, кому с детства открыты чувства и сущность людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более глубокое, чем у большинства людей…
- Ты говоришь о ней как о богине, - сказал Неарх, недовольный тем, что Гефестион расценил спартанку ниже Таис, - смотри, она сама себя не чувствует такой…
- Это и есть верный признак душевной высоты, - вдруг сказал Александр и задумался, - …длинные гривы… - Слова спартанки пробудили его тоску о черном белолобом Букефале. - Здесь афиняне режут гриву своим лошадям, чтобы она торчала щеткой, как на шлеме.
- Для того чтобы лошади не соперничали с афинянками, среди которых мало густоволосых, - пошутила Эгесихора.
- Тебе хорошо говорить, - вдруг вмешалась молчавшая до сих пор Наннион, - когда волосы спартанок вошли в поговорку, так же как их свобода.
- Если сорок поколений твоих предков ходили бы голобедрыми, в полотняных пеплосах и хитонах круглый год, тогда и у тебя были бы волосы не хуже.
- Почему вас зовут «файномерис» - показывающими бедра? - удивился Птолемей.
- Покажи им, как должна быть одета спартанка по законам своей страны,
- сказала Таис Эгесихоре, - твой старый пеплос висит у меня в опистоцелле с той поры, когда мы разыгрывали сцену из Кадмийских преданий.
Эгесихора молча удалилась внутрь дома.
Неарх следил за ней, пока она не скрылась за занавесью.
- «Много странных даров посылает судьба», - пропел насмешник Гефестион, подмигивая Птолемею.
Он обнял застенчивую Наннион, шепча ей что-то. Гетера зарделась, послушно подставив губы для поцелуя. Птолемей сделал попытку обнять Таис, подсев к ней, едва Александр отошел от нее к столу.
- Подожди, увидишь свою богиню, - отстранила она его рукой.
Птолемей повиновался, удивляясь, как эта юная девушка умеет одновременно очаровывать и повелевать.
Эгесихора не заставила себя ждать, явившись в белом длинном пеплосе, полностью раскрытом на боках и удерживавшемся только узкой плетеной завязкой на талии. Сильные мышцы играли под гладкой кожей. Распущенные волосы лакедемонянки струились золотом по всей спине, закручиваясь в пышные кольца ниже колен, и заставляли еще выше и горделивее поднимать голову, открывая крепкие челюсти и мощную шею. Она танцевала «Танец волос»
- «Кометике» - под аккомпанемент собственного пения, высоко поднимаясь на кончиках пальцев, и напомнила великолепные изваяния Каллимаха - спартанских танцовщиц, колеблющихся, как пламя, словно вот-вот они взлетят в экстатическом порыве.
Вздох общего восхищения приветствовал Эгесихору, медленно кружившуюся в сознании своей красоты.
- Поэт был прав! - Гефестион оторвался от Наннион. - Как много общего с красотой породистой лошади и ее силой!
- Андраподисты - похитители свободных - хотели однажды захватить Эгесихору. Их было двое - зрелые мужчины… Но спартанок учат сражаться, а они думали, что имеют дело с нежной дочерью Аттики, предназначенной жить на женской половине дома, - рассказывала Таис.
Эгесихора, даже не раскрасневшись от танца, подсела к ней, обняв подругу и нисколько не стесняясь жадно глядящего на ее ноги Неарха.
Александр нехотя поднялся.
- Хайре, критянка! Я хотел бы любить тебя, говорить с тобой, ты необычно умна, но я должен идти в Киносарг - святилище Геракла. Мой отец приказал прибыть в Коринф, где будет великое собрание. Его должны выбирать главным военачальником Эллады, нового союза полисов, конечно, без упрямой Спарты.
- Опять они отделяются! - воскликнула Таис.
- Что ты разумеешь под словом «опять»? Это было много раз…
- Я думала о Херонее. Если бы спартанцы объединились с Афинами, то твой отец…
- Проиграл бы сражение и ушел в Македонские горы. И я не встретился бы с тобой, - засмеялся Александр.
- Что же принесла тебе встреча? - спросила Таис.
- Память о красоте!
- Везти сову в Афины! Разве мало женщин в Пелле?
- Ты не поняла. Я говорю о той, какая должна быть! Той, что несет примирение с жизнью, утешение и ясность. Вы, эллины, называете ее «астрофаэс» - звездносветной.
Таис мгновенно скользнула с кресла и опустилась на подушку около ног Александра.
- Ты совсем еще юн, а сказал мне то, что запомнится на всю жизнь и, подняв большую руку царевича, она прижала ее к своей щеке.
Александр запрокинул ее черную голову и сказал с оттенком грусти:
- Я позвал бы тебя в Пеллу, но зачем тебе? Здесь ты известна всей Аттике, хоть и не состоишь в эоях - Списке Женщин, а я - всего лишь сын разведенной царской жены.
- Ты будешь героем, я чувствую!
- Что ж, тогда ты будешь моей гостьей всегда, когда захочешь…
- Благодарю и не забуду. Не забудь и ты - Эргос и Логос (Действие и Слово) едины, как говорят мудрецы.
Гефестион с сожалением оторвался от Наннион, успев все же договориться о вечернем свидании. Неарх и Эгесихора скрылись. Птолемей не мог и не хотел отложить посещение Киносарги. Он поднял за руку Таис с подушки, привлекая к себе.
- Ты и только ты завладела мной. Свободна ли ты и хочешь, чтобы я пришел к тебе снова?
- Об этом не сговариваются на пороге. Приходи еще, тогда увидим. Или ты уедешь в Коринф тоже?
- Мне нечего делать там! Едут Александр с Гефестионом.
- А тысячи гетер храма Афродиты Коринфской? Они служат богине и не берут платы.
- Я сказал и могу повторить - только ты!
Таис лукаво прищурилась, показав кончик языка между губами удивительно четкого и в то же время детского очерка.
Трое македонцев вышли на сухой ветер и слепящие белизной улицы.
Таис и Наннион, оставшись вдвоем, вздохнули, каждая о чем-то своем.
- Какие люди, - сказала Наннион, - молодые и уже столь зрелые. Могучему Гефестиону всего двадцать один, а царевичу девятнадцать. Но сколько людей они оба уже убили!
- Александр красив. Учен и умен, как афинянин, закален, как спартанец, только… - Таис задумалась.
- Он не как все, совсем другой, а я не умею сказать, - подхватила Наннион.
- Смотришь на него и чувствуешь его силу и еще, что он далеко от нас, думает о том, что нам не придет в голову. От этого он одинок даже среди своих верных друзей, хотя они тоже не маленькие и не обычные люди.
- И Птолемей? Я заметила, он нравится тебе.
- Да. Он старше царевича, а ближе, понятен насквозь.
За поворотом тропинки, огибающей холм Баратрон, показались гигантские кипарисы. Не испытанная прежде радость вошла в сердце Птолемея. Вот и ее дом, теперь, после десятидневного пребывания в Афинах, показавшийся бедным и простым на вид. Порыв ветра словно подхватил македонца - так быстро он взлетел на противоположный склон. У сложенной из грубых кусков камня ограды он остановился, чтобы обрести спокойствие, приличествующее воину. Серебристо-зеленая листва олив шепталась над головой. В этот час окраина города с разбросанными среди садов домами казалась безлюдной. Все от мала до велика ушли на праздник, на высоты Агоры и Акрополя и к храму Деметры - богини плодородия, отождествленной с Геей Пандорой - Землей Всеприносящей.
Как всегда, Тесмофории должны были состояться в первую ночь полнолуния, когда наступало время осеннего посева.
Сегодня праздновалось окончание трудов вспашки - один из самых древнейших праздников земледельческих предков афинян, ныне в большинстве своем отошедших от самого почетного труда - возделывания лика Геи.
Утром через Эгесихору и Неарха Таис передала Птолемею, что он должен прийти к ней на закате солнца. Поняв, что означало приглашение, Птолемей взволновался так, что удивил Неарха, давно признавшего превосходство друга в делах любви. Неарх и сам изменился после встречи со спартанской красавицей. Угрюмость, свойственная ему с детства, исчезла, а под личиной уверенного спокойствия, которую он, бывший заложник, с малых лет очутившийся на чужбине, привык носить, стало проступать лукавое озорство, свойственное его народу. Критяне слыли обманщиками и лжецами потому, что, поклоняясь Великой Богине, были уверены в смертной судьбе мужских богов. Показывая эллинам могилу Зевса, они совершали тем самым ужасное святотатство. Судя по Неарху, эллины оболгали критян сами - не было во всей Пелле человека более верного и надежного, чем Неарх. И переданный им призыв Таис, несомненно, не был шуткой.
Солнце садилось медленно. Птолемею казалось нелепо стоять у ворот сада Таис, но он хотел точно выполнить ее желание. Он медленно опустился на еще теплую землю, опершись спиной о камни стены, стал ждать с неистощимым терпением воина. Последние отсветы зари погасли на вершине Эгалейона. Темные стволы олив расплывались в сумерках. Он взглянул через плечо на закрытую дверь, едва обрисовывающуюся под выступом портика, и решил, что время настало. Предчувствие небывалых переживаний заставило его задрожать, как мальчика, крадущегося на первое свидание с приглянувшейся податливой рабыней. Птолемей взлетел по лестнице, стукнул в дверь и, не получая ответа, открыл ее, незапертую.
В проеме прохода, под висевшим на бронзовой цепи двухпламенным лампионом стояла Таис в темной эксомиде, короткой, как у амазонки. Даже в слабом свете масляной лампы Птолемей заметил, как пылали щеки юной женщины, а складки ткани на высокой груди поднимались от частого дыхания. Глаза, почти черные на затемненном лице, смотрели прямо на Птолемея. Заглянув в них, македонец замер. Лента в цвет хитона, стягивала крутые завитки волос на темени. «Как у Афины Лемнии», - подумал Птолемей и тут же решил, что Таис, серьезная и сосредоточенная, как воин перед боем, с пристальным взглядом и почти угрожающим наклоном гордой головы, в самом деле похожа на грозную лемниянку.
- Жду тебя, милый, - просто сказала она, впервые так назвав македонца и вложив в это слово столько нежного значения, что Птолемей нетерпеливо вздохнул и приблизился, протянув руки.
Таис, отступив на полшага, сняла откуда-то из-за выступа двери широкий химатион и взмахом его загасила светильник. Птолемей озадаченно остановился во тьме, а молодая женщина скользнула к выходу. Ее рука нашла руку македонца, крепко сжала ее и потянула за собой.
- Пойдем.
Они вышли через боковую калитку в кустах и направились по тропинке вниз к речке Илиссу, протекавшей через Сады от Ликея и святилища Геракла до слияния с Кефисом. Низкий полумесяц освещал дорогу.
Таис шла быстро, почти бегом, не оглядываясь, и Птолемею передалась ее серьезность. Он следовал за ней в молчании, любуясь ее походкой, прямой, со свободно развернутыми плечами, придававшей величавость ее небольшой фигурке. Стройная шея гордо держала голову с тяжелым узлом волос на высоком затылке. Она плотно завернулась в темный химатион, при каждом шаге западавший глубоко то с одной, то с другой стороны ее талии, подчеркивая гибкость тела. Маленькие ноги ступали легко и уверенно, и перисцелиды - ножные браслеты - серебристо звенели на ее щиколотках. Тени гигантских платанов перекрыли путь. За этой стеной темноты вспыхнула холодным светом беломраморная площадка - полукруг гладких плит. На высоком пьедестале стояло бронзовое изображение богини. Внизу едва слышно журчал Илисс.
Чуть склонив голову, богиня откидывала с плеч тонкое покрывало, и взгляд ее глаз из зеленых светящихся камней приковывал внимание. Особенное, редкое для изображений божества выражение сочувствия и откровенности поразительно сочеталось с таинственной глубиной всезнающего взора. Казалось, богиня склоняется к смертным, чтобы в тиши и безлюдье звездной ночи открыть им тайну - каждому свою. Левой рукой богиня - это была знаменитая на весь эллинский мир «Афродита Урания, что в Садах», - протягивала пышную розу - символ женской сущности, цветок Афродиты и любви. Сильное тело, облитое складками пеплоса, замерло в спокойном энтазисе. Одеяние, необычно раскрытое на плече по древнему азиатскому или критскому канону, обнажало груди, высокие, сближенные и широкие, как винные кратеры, резко противоречившие своей чувственной силой вдохновенной тайне лица и строгой позе Небесной Афродиты.
Из всех художников Эллады Алкамену впервые удалось сочетать древнюю силу чувственной красоты с духовным взлетом, создав религиозный образ неодолимой привлекательности и наполнив его обещанием пламенного счастья. Богиня - Мать и Урания вместе.
Таис благоговейно подошла к богине и, шепча что-то, обняла ноги знаменитого творения Алкамена. Она замерла у подножия статуи и вдруг отпрянула назад к недвижно стоявшему Птолемею. Опершись на его мощную руку, она молча и пытливо заглянула македонцу в лицо, пытаясь найти нужный отклик. Птолемей чувствовал, что Таис ищет в нем что-то, но продолжал молча стоять, недоуменно улыбаясь. А она столь же внезапно, одним прыжком, оказалась в середине мраморной площадки. Трижды хлопнув в ладоши, Таис запела гимн Афродите с подчеркнутым ритмом, как поют в храмах богини перед выходом священных танцовщиц.
- …Не сходит улыбка с милого лика ее, и прелестен цветок у богини,
- в мерном движении танца она опять приблизилась к Птолемею.
- Песню, богиня, прими и зажги Таис страстью горячей! - вдруг загремел Птолемей и схватил девушку.
На этот раз она не отстранилась. Обвив руками его шею, крепко прижалась к нему. Химатион упал наземь, и сквозь тонкую ткань хитона горячее, крепкое тело Таис стало совсем близким.
- Ты, воин, знаешь Афродитины гимны?! Но не нужно просить богиню об огне, смотри сам не сгори в нем, - шепнула девушка.
- Тогда… - Птолемей нашел губы Таис, и оба замерли. Неожиданно юная гетера изо всех сил уперлась в широкую грудь Птолемея и вырвалась.
- Пойдем дальше, - задыхаясь, сказала она, - я нарочно ждала этого дня. Сегодня увели быков в горы…
- И что же? - не понял Птолемей.
Таис, поднявшись на цыпочки, приникла к его уху.
- Я хочу быть твоей. По древнему обычаю афинских земледельцев, на только что вспаханном поле.
- На поле? Зачем?
- Ночью, на трижды вспаханном поле, чтобы принять в себя плодоносящую силу Геи, пробудить ее…
Птолемей сжал плечи девушки, безмолвно соглашаясь, и Таис устремилась вниз по течению речки, затем повернула на север к святой Элевзинской дороге.
В долине Илисса легла глубокая тьма, луна скрылась за гребнем горы, звезды блестели все ярче.
- Как ты видишь дорогу? - спросил Птолемей. - Она знакома тебе?
- Знакома. Мы идем на поле Скирона. Там в ночь полнолуния справляется женщинами праздник Деметры Закононосительницы.
- Разве гетерам позволено участвовать в Тесмофориях? И что же делается на поле Скирона? Я постараюсь попасть туда, если пробуду в Афинах до полнолуния.
- Не попадешь! Только женщинам, только молодым разрешен доступ
Роман «Таис Афинская» основан на известном по античным источникам историческом эпизоде: сожжении Персеполиса – одной из столиц персидского царства – знаменитой афинской гетерой, участвовавшей в походе Александра Македонского. Эпизод этот одно время отрицался буржуазными историками, в том числе и столь крупным знатоком эпохи Александра, как В. Тарн.
Современные исследователи – а среди них и такой авторитет, как М. Уилер, – восстанавливают достоверность эпизода. Уилер в своей недавно опубликованной и только что вышедшей в русском издании книге «Пламя над Персеполисом» дает не лишенное юмора объяснение замалчиванию роли Таис Тарном и ему подобными учеными. Пуританские взгляды Тарна, ханжеская буржуазная мораль не позволили ему придать столь большое значение «жрице любви», как в его времена рассматривали греческих гетер.
Следует отметить, что ранее, в конце XVIII века, в той же Англии взгляды на этот счет были куда свободнее и исторически правильнее. О том свидетельствует, например, картина Дж. Рейнольдса 1781 года, изображающая артистку с факелом в роли Таис, поджигающей Персеполис.
В превосходной художественно-исторической биографии Александра Македонского, написанной Г. Лэмбом, в монографии А. Боннара Таис отводится надлежащее ей место. Нет оснований сомневаться в правдивости Плутарха, Арриана, Диодора и других древних авторов, сообщающих о ней.
Почти нет сведений о судьбе Таис после смерти Александра – о ее возвращении в Египет с Птолемеем. А. Боннар, Г. Лэмб и другие утверждают, что Таис «играла роль императрицы в Мемфисе, немало авторов полностью игнорируют ее существование».
Выбор эпохи для настоящего романа сделан не случайно, однако и не без влияния удивительной личности Александра Македонского. Меня интересовало его время как переломный момент истории, переход от национализма V–IV веков до нашей эры к более широким взглядам на мир и людей, к первым проявлениям общечеловеческой морали, появившимся в III веке со стоиками и Зеноном.
В то время человек по месту своего рождения или постоянного жительства получал как бы второе имя: афинянин, аргивянин, беотиец, спартанец. Поэтому в романе читатель будет часто сталкиваться с подобными полуименами.
В эту эпоху произошли также большие религиозные кризисы. Повсеместная замена древних женских божеств на мужские, нарастающее обветшание культа богов-олимпийцев, влияние индийской религиозно-философской мысли повели к развитию тайных вероучений. Уход в «подполье» верований, в которых живая человеческая мысль пыталась найти выход расширяющимся представлениям о вселенной и человеке, скованным требованиями официальных религий, очень мало исследован в исторических работах, которые тонут в датах, сменах царств, войнах и оставляют за бортом духовное развитие человечества.
Мне представилось интересным показать древнейшие религиозные культы – остатки матриархата, связанные с великой женской богиней, которые исчезают, точнее – теряют влияние в эпоху эллинизма.
Поэтому главным действующим лицом у меня должна была стать женщина, допущенная к тайным обрядам женских божеств и, разумеется, достаточно образованная, чтобы, не страдая узким религиозным фанатизмом, понимать происходящее.
В эпоху Александра такой женщиной могла быть только гетера высшего класса. Таис, как реальная историческая личность, как нельзя лучше подходит для этой цели. Гетеры, особенно афинские, были женщинами выдающегося образования и способностей, достойными подругами величайших умов и деятелей искусства того времени. Самое слово «гетера» означает «подруга», «товарищ». По новейшим правилам следует писать «гетайра», но мне пришлось оставить прежнее название, а гетайрами именовать близких товарищей Александра Македонского, чтобы избежать путаницы.
Подобно современным гейшам Японии, гетеры развлекали, утешали и образовывали мужчин, не обязательно торгуя телом, а скорее щедро обогащая знаниями.
Плохую услугу гетерам оказал Лукиан Самосатский, известный писатель древности, Вольтер античности, предавший пошлому осмеянию многие древние обычаи и выставивший гетер как вульгарных блудниц, а Афродиту – богиней разврата. К сожалению, с его легкой руки это стало традицией, которой следовали и многие поздние авторы.
Первые главы романа могут произвести впечатление некоторой перегруженности бытовыми деталями и древнегреческими словами, особенно на человека, плохо знакомого с античной историей. Такую же перегрузку впечатлений испытывает каждый, кто впервые попал в чужую страну с неизвестными обычаями, языком, архитектурой. Если он достаточно любознателен, то быстро преодолеет трудности первого знакомства, и тогда завеса незнания отодвинется, раскрывая ему разные стороны жизни. Именно для того, чтобы отдернуть эту завесу в моих произведениях, я всегда нагружаю первые две-три главы специфическими деталями. Преодолев их, читатель чувствует себя в новой стране бывалым путником.
Нашему читателю известна социальная сторона античности, что древнегреческие государства были рабовладельческими демократиями, или деспотиями.
Современному читателю может показаться чрезмерным изобилие храмов, статуй, преувеличенным – значение художников и поэтов. Следует знать, что вся духовная жизнь того времени вращалась вокруг искусства и поэзии, в меньшей степени вокруг философии. Эллин не мог представить себе жизни без любования – долгого и многократного – предметами искусства и созерцания прекрасных построек. Нечто похожее мы видим в современной Японии: созерцание камней, цветов, самоуглубленное слияние с природой в чайных домиках над лотосовыми прудами, под шум журчащей воды и звучание бамбуковых колокольчиков.
Еще большее значение имело для эллина созерцание человеческой красоты, прежде всего в живых людях, а не только в статуях, картинах и фресках. Очень много времени они посвящали своим атлетам, гетерам, танцовщицам. Значение художников как воплотителей красоты и их живых моделей было огромно и не имело аналогий в последующих временах и странах, за исключением Индии в I тысячелетии нашей эры.
Количество скульптур в храмах, галереях, на площадях и в садах, не говоря уже о богатых частных домах, трудно вообразить. В каждой декаде века выделялись десятки художников, создававших многие сотни произведений (например, Лисипп с его полутора тысячами скульптур, Пракситель – с шестьюстами, Фидий – с восемьюстами). Общее количество художественных произведений, преимущественно скульптуры, накопленных за несколько веков процветания эллинского искусства, колоссально. Ничтожная часть этого гигантского художественного наследия дошла до нас лишь в римских мраморных копиях. Металлические скульптуры в позднейшие времена были переплавлены невежественными завоевателями в пушки и ядра. Например, от столь плодовитого скульптора, каким был Лисипп, до нас не дошло ни одной оригинальной статуи, потому что он работал преимущественно в бронзе. Эти особенности истории эллинского искусства следует иметь в виду при чтении моего романа. Знаменитые храмы являлись центрами культов того или иного божества и одновременно как бы школами религиозных верований, с особыми мистериями для воспитания смены жрецов и жриц.
Читатели, хорошо знакомые с географией, не должны удивляться отличиям от современности в географических описаниях романа. IV и III века до нашей эры были периодом значительного увлажнения климата. Вся Азия вообще была менее сухой, чем в настоящее время. Этим объясняется, в частности, что битвы и походы множества людей происходили там, где сейчас не хватило бы воды и корма на один кавалерийский полк. В Ливийской пустыне была богатая охота, а могучие древние леса Эллады, Финикии, Кипра и малоазиатского побережья еще не были нацело сведены вырубкой и позднее чрезмерными выпасами коз.
Я убежден, что торговые и культурные связи древности гораздо шире, чем мы представляем по неполной исторической документации. В основном наша беда в плохом знании исторической географии Востока, которая еще только начинает открываться европейцам. Каждое крупное археологическое открытие приносит неожиданное «углубление» культур и усложнение связей обмена между отдаленными и труднодоступными областями обитаемой суши – Ойкумены.
Особенные неожиданности таят в себе методы антропологического изучения скелетного материала в погребениях. Безвременно умерший наш антрополог и скульптор М. М. Герасимов положил начало портретным реконструкциям типов древних людей, и это сразу же принесло очень интересные открытия.
Из одного древнейшего парного погребения неолита, содержащего останки мужчины и женщины, М. М. Герасимов восстановил два различных портрета: женщины с тонкими монголоидными чертами, скорее всего – китаянки, и европеоида южного типа – арменоида. Китаянка и арменоид, вместе похороненные в Воронежской области, – прекрасный пример того, как далеко могло заходить смешение народов в самой незапамятной древности. Писателям остается угадать, кто были эти двое: невольники или знатная чета – муж с привезенной издалека женой, и написать интересную историческую новеллу.
Реконструкции М. М. Герасимова из погребения южных зон СССР показали наличие дравидийских и даже малайских обликов людей эпохи верхнего неолита, бронзы и конца I тысячелетия до нашей эры.
Я принимаю гораздо более широкое распространение дравидийских народов (древнейших народов Южной Индии), чем это обычно делается, и причисляю к ним древнейшие народности, некогда населявшие Крит, центральную часть современной Турции, южные области Средней Азии, протоиндийскую цивилизацию. Несомненно, и Восточная Азия в доисторические времена была гораздо более открыта взаимовлиянию, например, Китая и западных окраин, чем позднее, когда произошла самоизоляция Китая.
Имеющаяся в настоящее время историческая документация сохранена в романе полностью. Я домыслил лишь неизвестную судьбу исторических лиц, ввел некоторые новые персонажи, например начальника тессалийских конников Леонтиска, делосского философа, Эрис, Менедема, Эоситея.
Единственное нарушение хронологии в романе: создание статуи Афродиты Милосской (Мелосской) отнесено мною к концу IV века до нашей эры. Традиция датирует ее II или III веком, однако точная датировка не установлена по сие время. Некоторые удивительные находки, неизвестные прежним историкам, я считаю лишь первыми свидетельствами очень больших умозрительных открытий прежних цивилизаций. Счетная машина для планетных орбит существует на самом деле; хрустальные линзы тщательной шлифовки найдены в Междуречье и даже в Трое; счет времени у индийцев, достижения врачевания, астрономии и психофизиологии известны в исторических свидетельствах и в древних философских книгах.
Описание самого древнего святилища Великой Матери и сопутствующих объектов – обсидиановых зеркал, статуэток, фресок – я заимствовал из новейших открытий неолитических городов Центральной Анатолии: Чатал-Хююка, Хачилара, Алишар-Хююка, возникших в X–VII тысячелетииях до нашей эры, а может быть, и в еще более древние времена. Храм в Гиераполе неоднократно упоминается древними авторами.
Некоторые события романа могут показаться читателю невероятными, например обряд поцелуя Змея. Однако он описан мною документально. Имеется фильм обряда, снятый в тридцатых годах нашего века в северной Бирме известным кинопутешественником Армандом Денисом.
Выносливость и здоровье эллинских и македонских воинов по нашим современным меркам также неимоверны. Стоит поглядеть на статуи Дорифора, Апоксиомена, Дискобола, так называемого «Диадоха» (иначе «Эллинистического принца») или припомнить расстояния, пройденные в непрерывных походах македонской пехотой. Нередко приходится слышать, что марафонский вестник – спартанец царя Леонида, пробежав марафонскую дистанцию, упал мертвым, а наши спортсмены бегают побольше – и живы. Знатоки спорта все же забывают, что юноша бежал свою «дистанцию» не снимая вооружения, после целого дня рукопашного боя, выдержать который уже подвиг. А накануне, как свидетельствуют античные источники, он «сбегал» из Афин в Спарту и обратно, то есть пробежал ровным счетом двести километров!
Короче говоря, суровый отбор многих поколений и жизнь, в которой физическое развитие считалось первейшим делом, создали, может быть, и не чересчур сильных, но чрезвычайно выносливых людей. Сам Александр и его приближенные остались в веках поразительными образцами такой выносливости к ранам и лишениям, жизненной крепости в боях и походах, не говоря уже о мужестве, не уступавшем легендарной храбрости спартанцев.
Согласно новейшему словарю древнегреческого языка С. И. Соболевского (1967), я пишу дифтонги (кроме омикрон-ипсилон=у) двузвучно, без латинизации. Поэтому разночтение с некоторыми общеизвестными словами пусть не удивляет читателя. Везде, где это возможно, я отказываюсь от передачи «теты» звуком «ф», «эты» – «и» и «беты» – «в», как это было принято в старой России, согласно чтению этих букв по церковнославянской традиции, возникшей на основе южнославянских языков. До сих пор мы пишем «Вифлеем», а не «Бетлеем», «алфавит», а не «альфабет», «Фивы», а не «Тебай». Не так давно даже писали вместо «библиотека» – «вивлиофика».
Позволю себе напомнить известный языковедческий анекдот с беотийскими баранами, выступившими в роли филологов. После яростных дискуссий, как читать «бету» и «эту», было найдено стихотворение Гесиода о стаде баранов, спускающихся с гор. Блеянье баранов, переданное буквами «бета» и «эта», положило конец спорам, потому что даже во времена Гесиода бараны не могли кричать «ви».
Наиболее укоренившиеся слова оставлены в прежнем правописании. Я избегал формы женских имен, принятой в целях сохранения поэтического размера в старых переводах, с окончанием «ида» – Лайда, Эрида. Окончания «ида», «ид» аналогичны нашему отчеству, означают принадлежность к роду: Одиссей Лаэртид (сын Лаэрта), Тесей Эрехтеид (из рода Эрехтея), Елена Тиндарида (дочь Тиндара). Окончание географических названий на «эту» со времен, когда она читалась как «и», заставило придавать названиям множественное число: Гавгамелы, Сузы. На самом деле следует писать русифицированные окончания аналогично всем женским именам, оканчивающимся на «эту»: Елена, Афина, Гера, то есть «Гавгамела», «Суза». Исключение составят названия, оканчивающиеся на дифтонг «ай»: Афины, Фивы. Они ближе всего к русским наименованиям принадлежности: «Афинское», «Фивское» («Тебайское»). Однако, подобно другим укоренившимся словам, исправление их – дело будущих специальных работ.
Я постарался изложить здесь некоторые особенности своих взглядов на описываемую эпоху вовсе не для того, чтобы обосновать роман как научное изыскание. Это литературное произведение со своими возможностями использования материала.
Для чтения слов и понимания терминов, не получивших прямого объяснения в тексте, служит нижеследующая
Справка для читателя
I. Все древнегреческие слова и имена, за малым исключением, следует произносить с ударением на предпоследнем слоге. В двусложных словах и именах ударение ставится, собственно, на первом слоге: Тбис, Эрис. Исключения большей частью кажущиеся: в русифицированных или латинизированных словах: гопли@@т (гопли@@тос), Алексбндр (Алексбндрос), Менедйм (Менедемос), Небрх (Небрхос), где сняты греческие окончания.
II. Эллинский Новый год – в первое новолуние после летнего солнцестояния, то есть в первую декаду июля.
Календарь по олимпиадам начинается с первой олимпиады в 776 г. до н. э., по четыре года на каждую олимпиаду. Годы называются по олимпиадам от первого до четвертого: первый год 75-й олимпиады – 480 г. до н. э. Чтобы перевести счет по олимпиадам на наш, надо помнить, что каждый греческий год соответствует второй половине совпадающего нашего года и первой половине следующего за ним. Надо умножить число прошедших олимпиад на 4, прибавить уменьшенное на единицу число лет текущей олимпиады и полученную сумму вычесть из 776, если событие совершилось осенью или зимой, и из 775, если весной и летом.
Перечень аттических месяцев года:
Лето
1. Гекатомбейон (середина июля – середина августа).
2. Метагейтнион (август – первая половина сентября).
3. Боэдромион (сентябрь – первая половина октября).
Осень
4. Пюанепсион (октябрь – первая половина ноября).
6. Посидеон (декабрь – первая половина января).
Зима
7. Гамелион (январь – первая половина февраля).
8. Антестерион (февраль – первая половина марта).
9. Элафеболион (март – первая половина апреля).
Весна
10. Мунихион (апрель – первая половина мая).
11. Таргелион (май – первая половина июня).
12. Скирофорион (июнь – первая половина июля).
III. Некоторые меры и денежные единицы.
Стадия длинная – 178 м; олимпийская – 185 м; египетский схен, равный персидскому парасангу, – 30 стадий, около 5 км; плетр – 31 м; оргия – 185 см; пекис (локоть) – 0,46 м; подес (ступня) – 0,3 м; палайста (ладонь) – около 7 см; эпидама, равная 3 палайстам, – 23 см; кондилос, равный 2 дактилам (пальцам), – около 4 см.
Талант – вес в 26 кг, мина – 437 г; денежные единицы: талант – 100 мин, мина – 60 драхм.
Распространенные аттические монеты: серебряная дидрахма (2 драхмы) равна золотому персидскому дарику. Тетрадрахма (4 драхмы) с изображением совы Афины – главная аттическая расчетная единица (в серебре, золото вошло в обращение в эпоху Александра, когда ценность таланта и драхмы сильно упала).
Меры жидкости – хоэс (кувшин) – около 3 с небольшим литров; котиле (котелок) – около 0,3 литра.
IV. Греческое приветствие «Хайре!» («Радуйся!») соответствует нашему «Здравствуй!». На прощание говорили или «Хайре!», или, при ожидаемой длительной разлуке, «Гелиайне!»: «Будь здоров!» (в нашем просторечии: «Ну, бывай здоров!»).
Т. И. Е. – теперь и всегда
Глава 1
Земля и звезды
Западный ветер крепчал. Тяжелые, маслянистые под вечереющим небом волны грохотали, разбиваясь о берег. Неарх с Александром и Гефестион уплыли далеко вперед, а Птолемей, плававший хуже и более тяжелый, начал выбиваться из сил, особенно когда Колиадский мыс перестал прикрывать его от ветра. Не смея отдалиться от берега и опасаясь приблизиться к белым взметам брызг у мрачно черневших скал, он злился на покинувших его друзей. Критянин Неарх, молчаливый и несговорчивый, непобедимый пловец, совершенно не боялся бури и мог просто не сообразить, что переплыть Фалеронский залив от мыса к мысу опасно в такую погоду для не столь дружных с морем македонцев. Но Александр и его верный Гефестион, афинянин, оба неистово упрямые, стремясь за Неархом, забыли о затерявшемся в волнах товарище.
«Посейдонов бык» – громадный вал – поднял Птолемея на свои «рога». С его высоты македонец заметил крохотную бухточку, огражденную острыми каменными глыбами. Птолемей перестал бороться и, опустив отяжелевшие плечи, прикрыл руками голову. Он скользнул под волну, моля Зевса Охранителя направить его в проход между скал и не дать ему разбиться.
Вал рассыпался с оглушающим грохотом и выбросил его на песок дальше обычной волны. Ослепший и оглохший, Птолемей, извиваясь, прополз несколько локтей, осторожно привстал на колени и наконец поднялся, шатаясь и потирая гудевшую голову. Волны, казалось, продолжали колотить его и на земле.
Сквозь шум прибоя ему послышался короткий смешок. Птолемей повернулся так резко, что не устоял и снова очутился на коленях. Смех зазвенел совсем близко.
Перед ним стояла небольшого роста девушка, очевидно только что вышедшая на берег. Вода еще стекала по ее гладкому, смуглому от загара телу, струилась с массы мокрых иссиня-черных волос, купальщица склонила голову набок, отжимая рукой вьющиеся пряди.
Птолемей поднялся во весь свой огромный рост, крепко утвердившись на земле. Он посмотрел в лицо девушке и встретил веселый и смелый взгляд серых, казавшихся синими от моря и неба глаз. Некрашеные, ибо все искусственное было бы смыто бурными волнами Эгейского моря, черные ресницы не опустились и не затрепетали перед горячим, властным взором сына Лага, в двадцать четыре года уже известного покорителя женщин Пеллы, столицы Македонии.
Птолемей не мог оторвать взгляда от незнакомки, как богиня возникшей из пены и шума моря. Медное лицо, серые глаза и иссиня-черные волосы – совсем необыкновенный для афинянки облик поразил Птолемея. Позднее он понял, что медноцветный загар девушки позволил ей не бояться солнца, так пугавшего афинских модниц. Афинянки загорали слишком густо, становясь похожими на лилово-бронзовых эфиопок, и потому избегали быть на воздухе неприкрытыми. А эта – меднотелая, будто Цирцея или одна из легендарных дочерей Миноса с солнечной кровью, и стоит перед ним с достоинством жрицы. Нет, не богиня, конечно, и не жрица эта невысокая, совсем юная девушка. В Аттике, как и во всей Элладе, жрицы выбираются из самых рослых светловолосых красавиц. Но откуда ее спокойная уверенность и отточенность движений, словно она в храме, а не на пустом берегу, нагая перед ним, будто тоже оставила всю свою одежду на дальнем мысу Фоонта? Хариты, наделявшие женщин магической привлекательностью, воплощались в девушках небольшого роста, но они составляли вечно неразлучное трио, а здесь была одна!
Не успел Птолемей додумать, как из-за скалы появилась рабыня в красном хитоне, ловко окутала девушку грубой тканью, стала осушать ее тело и волосы.
Иван Ефремов.
Таис Афинская
ОТ АВТОРА
Роман "Таис Афинская" основан на известном по античным источникам
историческом эпизоде: сожжении Персеполиса - одной из столиц персидского
царства - знаменитой афинской гетерой, участвовавшей в походе Александра
Македонского. Эпизод этот одно время отрицался буржуазными историками, в
том числе и столь крупным знатоком эпохи Александра, как В.Тарн.
Современные исследователи - а среди них и такой авторитет, как
М.Уилер, восстанавливают достоверность эпизода. М.Уилер в своей недавно
опубликованной и только что вышедшей в русском издании книге "Пламя над
Персеполисом" дает не лишенное юмора объяснение замалчиванию роли Таис
Тарном и ему подобными учеными. Пуританские взгляды Тарна, ханжеская
буржуазная мораль не позволили ему придать столь большое значение "жрице
любви", как в его времена рассматривали греческих гетер.
Следует отметить, что ранее, в конце восемнадцатого века, в той же
Англии взгляды на этот счет были куда свободнее и исторически правильнее.
О том свидетельствует, например, картина Дж.Рейнольдса 1781 года,
изображающая артистку с факелом в роли Таис, поджигающей Персеполис.
В превосходной художественно-исторической биографии Александра
Македонского, написанной Г.Лэмбом, в монографии А.Боннара Таис отводится
надлежащее ей место: нет оснований сомневаться в правдивости Плутарха,
Арриана, Диодора и других древних авторов, сообщающих о ней.
Почти нет сведений о судьбе Таис после смерти Александра - о ее
возвращении в Египет с Птолемеем. А.Боннар, Г.Лэмб и другие утверждают,
что Таис "играла роль императрицы в Мемфисе".
Выбор эпохи для настоящего романа сделан не случайно, однако и не без
влияния удивительной личности Александра Македонского. Меня интересовало
его время как переломный момент истории, переход от национализма пятого -
четвертого веков до нашей эры к более широким взглядам на мир и людей, к
первым проявлениям общечеловеческой морали, появившимся в третьем веке со
стоиками и Зеноном.
В то время человек по месту своего рождения или постоянного
жительства получал как бы второе имя: афинянин, аргивянин, беотиец,
спартанец. Поэтому в романе читатель будет часто сталкиваться с подобными
полуименами.
В эту эпоху произошли также большие религиозные кризисы. Повсеместная
замена древних женских божеств на мужские, нарастающее обветшание культа
богов-олимпийцев, влияние индийской религиозно-философской мысли повели к
развитию тайных вероучений. Уход в "подполье" верований, в которых живая
человеческая мысль пыталась найти выход расширяющимся представлениям о
вселенной и человеке, скованным требованиями официальных религий, очень
мало исследован в исторических работах, которые тонут в датах, сменах
царств, войнах и оставляют за бортом духовное развитие человечества.
Мне представилось интересным показать древнейшие религиозные культы -
остатки матриархата, связанные с великой женской богиней, которые
исчезают, точнее - теряют влияние в эпоху эллинизма. Поэтому главным
действующим лицом у меня должна была стать женщина, допущенная к тайным
обрядам женских божеств и, разумеется, достаточно образованная, чтобы, не
страдая узким религиозным фанатизмом, понимать происходящее.
В эпоху Александра такой женщиной могла быть только гетера высшего
класса. Таис, как реальная историческая личность, как нельзя лучше
подходит для этой цели. Гетеры, особенно афинские, были женщинами
выдающегося образования и способностей, достойными подругами величайших
умов и деятелей искусства того времени. Самое слово "гетера" означает
"подруга", "товарищ". По новейшим правилам следует писать "гетайра", но
мне пришлось оставить прежнее название, а гетайрами именовать близких
товарищей Александра Македонского, чтобы избежать путаницы.
Подобно современным гейшам Японии, гетеры развлекали, утешали и
образовывали мужчин, не обязательно торгуя телом, а скорее щедро обогащая
знаниями.
Плохую услугу гетерам оказал Лукиан Самосатский, известный писатель
древности. Вольтер античности, предавший пошлому осмеянию многие древние
обычаи и выставивший гетер как вульгарных блудниц, а Афродиту - богиней
разврата. К сожалению, с его легкой руки это стало традицией, которой
следовали и многие поздние авторы.
Первые главы романа могут произвести впечатление некоторой
перегруженности бытовыми деталями и древнегреческими словами, особенно на
человека, плохо знакомого с античной историей. Такую же перегрузку
впечатлений испытывает каждый, кто впервые попал в чужую страну с
неизвестными обычаями, языком, архитектурой. Если он достаточно
любознателен, то быстро преодолеет трудности первого знакомства, и тогда
завеса незнания отодвинется, раскрывая ему разные стороны жизни. Именно
для того, чтобы отдернуть эту завесу в моих произведениях, я всегда
нагружаю первые две-три главы специфическими деталями. Преодолев их,
читатель чувствует себя в новой стране бывалым путником.
Нашему читателю известна социальная сторона античности, известно, что
древнегреческие государства были рабовладельческими демократиями, или
деспотиями.
Современному читателю может показаться чрезмерным изобилие храмов,
статуй, преувеличенным - значение художников и поэтов. Следует знать, что
вся духовная жизнь того времени вращалась вокруг искусства и поэзии, в
меньшей степени вокруг философии. Эллин не мог представить себе жизни без
любования - долгого и многократного - предметами искусства и созерцания
прекрасных построек. Нечто похожее мы видим в современной Японии:
созерцание камней, цветов, самоуглубленное слияние с природой в чайных
домиках над лотосовыми прудами, под шум журчащей воды и звучание
бамбуковых колокольчиков.
Еще большее значение имело для эллина созерцание человеческой
красоты, прежде всего в живых людях, а не только в статуях, картинах и
фресках. Очень много времени они посвящали своим атлетам, гетерам,
танцовщицам. Значение художников как воплотителей красоты и их живых
моделей было огромно и не имело аналогий в последующих временах и странах,
за исключением Индии в первом тысячелетии Нашей эры.
Количество скульптур в храмах, галереях, на площадях и в садах; не
говоря уже о богатых частных домах, трудно вообразить. В каждой декаде
века выделялись десятки художников, создававших многие сотни произведений
(например, Лисипп с его полутора тысячами скульптур, Пракситель - с 600,
Фидий - с 800). Общее количество художественных произведений,
преимущественно скульптуры, накопленных за несколько веков процветания
эллинского искусства, колоссально. Ничтожная часть этого гигантского
художественного наследия дошла до нас лишь в римских мраморных копиях.
Металлические скульптуры в позднейшие времена были переплавлены
невежественными завоевателями в пушки и ядра. Например, от столь
плодовитого скульптора, каким был Лисипп, до нас не дошло ни одной
оригинальной статуи, потому что он работал преимущественно в бронзе. Эти
особенности истории эллинского искусства следует иметь в виду при чтении
моего романа. Знаменитые храмы являлись центрами культов того или иного
божества и одновременно как бы школами религиозных учений с особыми
мистериями для воспитания смены жрецов и жриц.
Читатели, хорошо знакомые с географией, не должны удивляться отличиям
от современности в географических описаниях романа. IV и III века до нашей
эры были периодом значительного увлажнения климата. Вся Азия вообще была
менее сухой, чем в настоящее время. Этим объясняется, в частности, что
битвы и походы множества людей происходили там, где сейчас не хватило бы
воды и корма на один кавалерийский полк. В Ливийской пустыне была богатая
охота, а могучие древние леса Эллады, Финикии, Кипра и малоазийского
побережья еще не были нацело сведены вырубкой и позднее чрезмерными
выпасами коз.
Я убежден, что торговые и культурные связи древности гораздо шире,
чем мы представляем по неполной исторической документации. В основном наша
беда в плохом знании исторической географии Востока, которая еще только
начинает открываться европейцам. Каждое крупное археологическое открытие
приносит неожиданное "углубление" культур и усложнение связей обмена между
отдаленными и труднодоступными областями обитаемой суши - Ойкумены.
Особенные неожиданности таят в себе методы антропологического
изучения скелетного материала в погребениях. Безвременно умерший наш
антрополог и скульптор М.М.Герасимов положил начало портретным
реконструкциям типов древних людей, и это сразу же принесло очень
интересные открытия.
Из одного древнейшего парного погребения неолита, содержащего останки
мужчины и женщины, М.М.Герасимов восстановил два различных портрета,
женщины с тонкими монголоидными чертами, скорее всего - китаянки, и
европеоида южного типа - арменоида. Китаянка и арменоид, вместе
похороненные в Воронежской области, - прекрасный пример того, как далеко
могло заходить смешение народов в самой незапамятной древности. Писателям
остается угадать, кто были эти двое: невольники или знатная чета - муж с
привезенной издалека женой, и написать интересную историческую новеллу.
Реконструкции М.М.Герасимова из погребений южных зон СССР показали
наличие дравидийских и даже малайских обликов людей эпохи верхнего
неолита, бронзы и конца I тысячелетия до нашей эры.
Я принимаю гораздо более широкое распространение дравидийских народов
(древнейших народов Южной Индии), чем это обычно делается, и причисляю к
ним древнейшие народности, некогда населявшие Крит, центральную часть
современной Турции, южные области нашей Средней Азии, протоиндийскую
цивилизацию. Несомненно, и Восточная Азия в доисторические времена была
гораздо более открыта взаимовлиянию, например, Китая и западных окраин,
чем позднее, когда произошла самоизоляция Китая.
Имеющаяся в настоящее время историческая документация сохранена в
романе полностью. Я домыслил лишь неизвестную судьбу исторических лиц,
ввел некоторые новые персонажи, например начальника тессалийских конников
Леонтиска, делосского философа, Эрис, Менедема, Эоситея.
Единственное нарушение хронологии в романе: создание статуи Афродиты
Милосской (Мелосской) отнесено мною к концу четвертого века до н.э.
Традиция датирует ее II или III веком, однако точная датировка не
установлена по сие время. Некоторые удивительные находки, неизвестные
прежним историкам, я считаю лишь первыми свидетельствами очень больших
умозрительных открытий прежних цивилизаций. Счетная машина для планетных
орбит существует на самом деле; хрустальные линзы тщательной шлифовки
Найдены в Междуречье и даже в Трое; счет времени у индийцев, достижения
врачевания, астрономии и психофизиологии известны в исторических
свидетельствах и в древних философских книгах.
Описание самого древнего святилища Великой Матери и сопутствующих
объектов - обсидиановых зеркал, статуэток, фресок - я заимствовал из
новейших открытий неолитических городов Центральной Анатолии: Чатал-Хююка,
Хачилара, Алишар-Хююка, возникших в десятом-седьмом тысячелетии до нашей
эры, а может быть, и в еще более древние времена. Храм в Гиераполе
неоднократно упоминается древними авторами.
Некоторые события романа могут показаться читателю невероятными,
например обряд поцелуя Змея. Однако он описан мною документально. Имеется
фильм обряда, снятый в тридцатых годах нашего века в северной Бирме
известным кинопутешественником Армандом Денисом.
Выносливость и здоровье эллинских и македонских воинов по нашим
современным меркам также неимоверны. Стоит поглядеть на статуи Дорифора,
Апоксиомена. Дискобола, так называемого "Диадоха" (иначе "Эллинистического
принца") или припомнить расстояния, пройденные в непрерывных походах
македонской пехотой. Нередко приходится слышать, что марафонский вестник -
спартанец царя Леонида, пробежав марафонскую дистанцию, упал мертвым, а
наши спортсмены бегают побольше - и живы. Знатоки спорта все же забывают,
что юноша бежал свою "дистанцию" не снимая вооружения, после целого дня
рукопашного боя, выдержать который уже подвиг. А накануне, как
свидетельствуют античные источники, он "сбегал" из Афин в Спарту и
обратно, то есть пробежал ровным счетом двести километров!
Короче говоря, суровый отбор многих поколений и жизнь, в которой
физическое развитие считалось первейшим делом, создали, может быть, и не
чересчур сильных, но чрезвычайно выносливых людей. Сам Александр и его
приближенные остались в веках поразительными образцами такой выносливости
к ранам и лишениям, жизненной крепости в боях и походах, не говоря уже о
мужестве, не уступавшем легендарной храбрости спартанцев.
Согласно новейшему словарю древнегреческого языка С.И.Соболевского
(1967), я пишу дифтонги (кроме омикронипсилон = у) двузвучно, без
латинизации. Поэтому разночтение с некоторыми общеизвестными словами пусть
не удивляет читателя. Везде, где это возможно, я отказываюсь от передачи
"теты" звуком "ф". "эты" - "и" и "беты" - "в", как это было принято в
старой России, согласно чтению этих букв по церковнославянской традиции,
возникшей на основе южнославянских языков. До сих пор мы пишем "Вифлеем",
а не "Бетлеем", "алфавит", а не "альфабет", "Фивы", а не "Тебай". Не так
давно даже писали вместо "библиотека" - "вивлиофика".
Позволю себе напомнить известный языковедческий анекдот с беотийскими
баранами, выступившими в роли филологов. После яростных дискуссий, как
читать "бету" и "эту", было найдено стихотворение Гесиода о стаде баранов,
спускающихся с гор. Блеянье баранов, переданное буквами "бета" и "эта",
положило конец спорам, потому что даже во времена Гесиода бараны не могли
кричать "ви".
Наиболее укоренившиеся слова оставлены в прежнем правописании. Я
избегал формы женских имен, принятой в целях сохранения поэтического
размера в старых переводах, с окончанием "ида" - Лайда, Эрида. Окончания
"ида", "ид" аналогичны нашему отчеству, означают принадлежность к роду:
Одиссей Лаэртид (сын Лаэрта), Тесей Эрехтеид (из рода Эрехтея), Елена
Тиндарида (дочь Тиндара). Окончание географических названий на "эту" со
времен, когда она читалась, как "и", заставило придавать названиям
множественное число: Гавгамелы, Сузы. На самом деле следует писать
русифицированные окончания аналогично всем женским именам, оканчивающимся
на "эту": Елена, Афина, Гера, то есть "Гаргамела", "Суза". Исключение
составят названия, оканчивающиеся на дифтонг "ай": Афины, Фивы. Они ближе
всего к русским наименованиям принадлежности: "Афинское", "Фивское"
("Тебайское"). Однако, подобно другим укоренившимся словам, исправление их
- дело будущих специальных работ.
Я постарался изложить здесь некоторые особенности своих взглядов на
описываемую эпоху вовсе не для того, чтобы обосновать роман как научное
изыскание. Это литературное произведение со своими возможностями
использования материала.
Для чтения слов и понимания терминов, не получивших прямого
объяснения в тексте, служит нижеследующая
СПРАВКА ДЛЯ ЧИТАТЕЛЯ
I. Все древнегреческие слова и имена, за малым исключением, следует
произносить с ударением на предпоследнем слоге. В двусложных словах и
именах ударение ставится, собственно, на первом слоге: Таис, Эрис.
Исключения большей частью кажущиеся: в русифицированных или
латинизированных словах: гоплит (гоплИтос), АлексАндр (АлексАндрос),
МенедЕм (МенедЕмос), НеАрх (НеАрхос), где сняты греческие окончания.
II. Эллинский Новый год - в первое новолуние после летнего
солнцестояния, то есть в первую декаду июля.
Календарь по олимпиадам начинается с первой олимпиады в 776 г. до
н.э., по четыре года на каждую олимпиаду. Годы называются по олимпиадам от
первого до четвертого: первый год 75-й олимпиады - 480 г. до н.э. Чтобы
перевести счет по олимпиадам на наш, надо помнить, что каждый греческий
год соответствует второй половине совпадающего нашего года и первой
половине следующего за ним. Надо умножить число прошедших олимпиад на 4,
прибавить уменьшенное на единицу число лет текущей олимпиады и полученную
сумму вычесть из 776, если событие совершилось осенью или зимой, и из 775,
если весной и летом.
Перечень аттических месяцев года:
Лето.
1. Гекатомбеон (середина июля - середина августа).
2. Метагейтнион (август - первая половина сентября).
3. Боэдромион (сентябрь - первая половина октября).
Осень.
4. Пюанепсион (октябрь - первая половина ноября).
5. Маймактерион (ноябрь - первая половина декабря).
6. Посидеон (декабрь - первая половина января).
